Суть она не помнила, но помнила, что «Демосфен» об этом писал. И ей вспомнился его редактор. Вихры седых волос стояли над головой. Очки были в тонкой оправе, и, казалось, он ей сейчас подмигнул. «Поправка Джексона-Веника, - сказала она,- попробуем решить проблему».

Она решительно собралась в гости. Леонид Ильич, как она знала, хандрил. Он хотел поставить вопрос ребром и понимал, что у ребра две плоскости и одна из них может прилететь и обратно.

Домработница приготовила ей пирог с яблоками, именно пирог, на тесте, а не шарлотку.

Няня взяла подросшую Джульетту. Маришка надела совой любимый бежевый костюм и поехала в гости.

Знакомая дорога. Машина останавливалась только на светофорах. Колеса ровно ехали по сделанному асфальту. Москва имела возможность перекладывать асфальт каждый год. Что вызывало раздражение всей остальной страны.

«Желтый клоун» был пятном света на фоне типовых районов многоэтажек. В солнечные дни это было не так заметно, но вечерами и в дни дождливые это давило. Городу и стране не хватало красок. Не хватало света. Окна в домах горели тускло желтым. Фонари горели желтым, и улицы горели желтым. И аптека горела желтым. Такое впечатление, что из Петрограда со своим правительством Ленин вывез и это настроение Блока. И за эти шестьдесят лет настроение расползлось по всем частям необъятной страны.

Она пыталась, тоже желтым, но не тусклым, а солнечным клоуном раскрасить страну.

Было много дел. Очень много дел. Она как то включила японский телевизор. Опять ниша! И попала на детский канал там шла «АБВГДейка». Посмотрев пять минут, она его выключила. А себе сказала: «Кто Клепу смотрел, тот над «Оно» смеется».

Но включила Клепу и героев передачи в рекламную компанию Желтого клоуна.

Прибыль выросла еще на сто процентов. А игрушки Клепы и Шпильки, сшитые из ткани фабрики «Красная Пресня» были у каждого ребенка.

Машина тем временем подъезжала к даче. Леонид Ильич встретил ее сам. Помог няне с Джульеттой немного ее покачал.

Обнял, как родную, Маришку. Да почему «как». Она стала для него родной. Она отдала пирог Валентине Петровне. И ее пригласили за стол.

Брежнев за две недели отдохнул в Крыму и помолодел. Галина не перестала быть его заботой. Но, как сообщали объективки, она бросила пить и занималась йогой. И все это благодаря Маришке.

Не уходила от мужа и порвала с цыганом, которого Чубаров мог теперь арестовать.

Она прекратила махинации с алмазами, ведь ее доходов хватало на то, чтобы скупать их килограммами легально.

Брежнев сердечно привязался к этой молодой девчонке и воспринимал ее как еще одну, младшую дочь, иметь возможность которую у него отняла Война. Именно так Война. Он коснулся ее краешком, тонкой линией, как пел Кобзарь и он это осознавал.

Да он был ранен. Но он видел раны и посерьезней. Он видел пот и кровь. Он видел людей без рук и без ног. Он видел их раненых и убитых.

Он знал, какой ценой даются сводки. Взятая высота оборачивалась десятками, сотнями убитых.

Да он принимал ордена, которые не заслужил, но это было его видимой, показной слабостью.

Показанным и друзьям и врагам местом атаки. Он смирился с этим и понимал, что без слабости нельзя. Съедят.

Но истинную свою боль – не желание войны он не показывал никому. Иначе бы уже съели. И американцы и свои. Вожаку прощалось все, но не проигранная война, или не готовность к ней. Внутренняя не готовность.

У него уже не было друзей. Даже те, с кем он начинал уже стали подчиненными и имел свои интересы. Свои кланы. Свои силы.

Американцы, узнав о его нежелании воевать, вмиг бы развязали войну, и она бы шла по земле его родной Малороссии, нынешней Украины.

Он не делил для себя эти страны. Не зря в анкетах он писал разное. В ранних «украинец», в более поздних – «русский». Он и сам не знал, как правильно.

Потому что не видел разницы в этих народах.

Он не видел разницы в себе и не мог прочертить эту линию, которая бы его разделила. И язык, не выдуманный язык Западной Украины, а полурусский, полуособый язык огромной полоски суши вдоль Днепра он понимал и мог говорить на нем, как мог он говорить и на русском языке. И писать. И думать.

И сейчас глядя на Маришку, он вспоминал себя и свой народ тогда, в довоенной молодости и видел в ее глазах не страх, а задор и силу. Силу поколения не поротого. Силу поколения мечтающего. Он давно отвык от таких глаз. Может быть виновата была война. Может, что иное, но глаза у людей потускнели, как лампочки.

Освещавшая всю избу маленькая лампочка в тридцатых, сейчас не могла осветить и каморку. И огромные хрустальные люстры, дававшие свет на тысячи солнц, сейчас лишь не давали тьме сгуститься вокруг них.

Он это чувствовал и понимал, что единственные друзья его, быть может, кроме жены, это неизвестно откуда вошедшая в его жизнь и эта пара - Маришка и

Егор.

Маришка слушала Валентину Петровну об их отдыхе в Крыму. Как Леонид катался на лодке, какую рыбу ловил. Как на поезде ехал и думал заехать к ее родным. Как плавал и отдохнул.

Маришка слушала, пила чай, ела привезенный ей пирог, задавала вопросы и отвечала на них. За август они успели много. Наладили выпуск подгузников всех размеров и даже успели сделать линию подгузников для взрослых. Запустили линию, пока фасовки молочных смесей. Монтировали линию сборки колясок. Открыли уже более тысячи ресторанов «Желтый клоун». Егор с головой окунулся в тренировки и тренерскую работу. Он уже успел организовать более пятиста спортивных клубов и тренажеров «Юный ленинец», куда бесплатно могли ходить после школы ребята. Он сам ездил по подмосковным районам, по Люберцам, Солнцево и Замоскворечью. Говорил с ребятами, убеждал их идти к нему в клубы, а не в соседние подвалы. И у него получалось. Его энергия и ореол легенды – Чемпиона СССР делали свое дело. А еще деньги. Большие деньги из чемоданов, куда их клала Маришка. Они выкупили еще одну квартиру и складывали туда драгоценности, подарки, и деньги, которые машинами получала Маришка. Она вкладывала, их в дело, входя во