class="p1">Спустя часа полтора мы засобирались в обратный путь. На дорожку я решила заглянуть в туалет. Когда я вышла, Макс и его мать были в кухне одни. Меня они не заметили, и я успела уловить несколько сказанных ими фраз:

– Она мне нравится. Надеюсь, она знает?

– Давай поговорим об этом в другой раз, мам…

Миссис Ярвуд нахмурилась.

– Но Макс…

Он поднял голову и заметил в коридоре меня.

– А вот и Джорджия. Было приятно повидать тебя, мама. Позвоню на следующей неделе.

– Ладно. – Она улыбнулась и посмотрела на меня. – Ты для нас словно глоток свежего воздуха, Джорджия. Надеюсь, мы скоро увидимся.

– Я тоже.

На прощанье миссис Ярвуд крепко меня обняла. Еще в течение четверти часа мы прощались с остальными, причем Максу пришлось чуть ли не силой отнимать Четырку у племянниц. Девочки готовы были расплакаться, и он пообещал им, что захватит пса с собой, когда приедет в Бостон на очередную игру.

Когда мы снова оказались в лимузине, я с облегчением выдохнула, и Макс лукаво посмотрел на меня.

– Что, неужели все было так плохо?

– Вовсе нет. Напротив, я получила огромное удовольствие, только… Нелегко оказаться в такой большой компании незнакомых людей. Сама я была единственным ребенком, поэтому на наших семейных вечерах обычно не бывает никого, кроме мамы и меня. Единственная мамина сестра живет в Аризоне, и мы видим ее не чаще раза в год. Ну, иногда приходит мамина подруга Фрэнни, о которой ты уже слышал, но это получается уже не совсем семейное сборище… Но ты не думай, я прекрасно провела время, хотя был один непростой момент… ну, когда твои племянницы едва не расплакались из-за того, что ты увозишь Четырку. Они немного успокоились, только когда ты пообещал, что привезешь его с собой на игру.

– Кончится тем, что меня оштрафуют за то, что я вожу собак на самолете команды, – проворчал Макс. – Но лучше так, чем заставлять девочек плакать. Слава богу, что у меня нет сестер: я не выношу женских слез. Кери – ну, та женщина, с которой я встречался два года назад, – заплакала, когда я сказал, что хочу положить конец нашим отношениям. Пришлось подарить ей мой автомобиль.

Я рассмеялась, но Макс остался серьезен.

– Ты ведь пошутил, правда?

Он покачал головой.

– Вовсе нет. Но она, по крайней мере, перестала плакать.

– Ну и ну… О’кей, ладно – буду иметь это в виду, если мне вдруг что-то от тебя понадобится.

Макс с нежностью посмотрел на меня.

– Даю слово: чего бы ты от меня ни захотела, ты это получишь. И для этого тебе не обязательно плакать – достаточно будет только сказать.

От этих слов у меня внутри вдруг поднялась жаркая волна. Мне даже захотелось положить голову ему на плечо, и на этот раз я не стала себя сдерживать. Остаток пути до аэропорта мы в основном молчали, но в этом молчании не было никакой неловкости, скорее наоборот – так могут молчать люди, которые понимают друг друга без слов.

В самолете мы сидели не рядом, а друг напротив друга, и Макс показал на большой синяк у меня на лодыжке.

– А это у тебя откуда?

– Ударилась о ванну. Я как раз мыла голову, когда ко мне пришла одна идея, и я слишком торопилась ее записать. Стала вылезать и… Между прочим, такой же синяк у меня на бедре.

– Ты всегда так неосторожно выскакиваешь из ванны? – весело удивился Макс.

Я вздохнула.

– Достаточно часто. Не знаю почему, но я чаще всего вспоминаю о делах, которые не сделала на работе, именно когда лежу в ванне. Или стою под душем. Иногда я могу часами сидеть за столом, и – ничего, но стоит мне оказаться в воде, как в голову начинают одна за другой приходить блестящие идеи. А с тобой такое бывает?

– Нет. Обычно я просто включаю музыку и наслаждаюсь свободным временем.

– А вот я так не умею.

Макс улыбнулся.

– Я вижу, пока вы сидели на террасе, моя мать и невестки успели просветить тебя насчет моей испорченности.

– Ты имеешь в виду историю о том, как вы с братом сломали пополам новогоднюю елку Кэсс?

Макс опустил голову с крайне покаянным видом.

– Это получилось случайно. Кроме того, мы купили ей новую… правда, она выглядела довольно облезлой, поскольку был канун Рождества и все хорошие елки давно раскупили. Тот год вообще выдался дерьмовым… Ты знаешь историю об украденных подарках?

Я нахмурилась, припоминая.

– Кто-то украл рождественские подарки?

Он кивнул.

– С тех пор как мама стала постоянно ходить в церковь, она регулярно приглашает на праздники посторонних людей. Раньше, когда все мы собирались в ее доме в Вашингтоне, это были в основном люди, хорошо известные местной церковной общине, так что никаких проблем не возникало. Но несколько лет назад мы начали встречать Рождество у Тейта и Кэсс, потому что они пока единственные из нас, у кого есть дети. В один из годов, накануне Рождества, мама отправилась в ближайшую церковь и вернулась с какой-то женщиной, которую она там встретила. Не подумай, что я ханжа, но эта женщина выглядела как законченная наркоманка… Помню, я обратил внимание, что она постоянно чесала руки и не смотрела в глаза, когда с ней заговаривали. Но мама пригласила ее к столу, поэтому мы старались быть вежливыми. После ужина мы с братьями пошли в гараж, чтобы сложить в мешок игрушки, которые предназначались в подарок девочкам, а мама с невестками убирали со стола, мыли посуду и занимались другими домашними делами. Когда мы вернулись из гаража, я спросил, где эта странная тетка, но оказалось, что она исчезла, ни с кем не попрощавшись. И вместе с ней исчезла половина подарков, которые мы уже успели сложить под елкой.

– Ну и ну!

Макс кивнул.

– Да, мама иногда бывает слишком доверчивой. Нет, это очень хорошо, что она старается помочь тем, кому не повезло в жизни, но я бы предпочел, чтобы мама принимала взвешенные решения.

– Да, ты прав… А что, ее увлечение церковными делами началось недавно?

– Мама всегда была религиозна. Мы тоже были воспитаны в католической вере – в детстве мы даже посещали воскресную школу. Мама ходила в церковь каждое воскресенье, но лет десять назад начала посещать храм чуть не ежедневно, участвовать в благотворительных программах и всякое такое.

– Что же случилось? Я имею в виду – что заставило ее погрузиться в церковную жизнь? – спросила я и тут же спохватилась: мой вопрос мог показаться ему невежливым. В самом деле, зачем я лезу в чужую жизнь?

Макс некоторое время смотрел в окно, потом проговорил медленно:

– Да, кое-что случилось. Десять лет назад умер мой брат Остин. Ему тогда был всего двадцать один.

– Господи, извини! Я не хотела!

– У него была аневризма брюшного отдела аорты, – ответил Макс, продолжая смотреть в иллюминатор, за которым наползали друг на друга серые облака. – В то время мы оба учились в Бостонском университете, только Остин был на курс старше. Мы с ним практически погодки – у нас разница всего тринадцать месяцев.

Я не знала, что ему сказать, поэтому просто взяла Макса за руку и несильно пожала. При этом я вспоминала нечаянно подслушанный разговор между ним и его матерью. Кажется, я начинала догадываться, о чем он не хотел с ней говорить.

Остаток пути до Нью-Йорка мы оба молчали, но на этот раз тишина казалась мне несколько напряженной. В машине, пока Макс вез меня домой, мы болтали о разных пустяках, но я чувствовала: что-то изменилось, поэтому, когда «Порше» затормозил напротив моего подъезда, я подумала, что должна что-то сказать.

– Макс… – Я подождала, пока он повернется ко мне, и только после этого продолжила: – Поверь, мне очень жаль, если я нарушила какие-то границы и заговорила о вещах, о которых… которые меня не касаются. В общем, прости, я опять испортила тебе вечер.

– Нет. – Он покачал головой. – Ты ничего не испортила. Наверное, это я виноват – я заставил тебя так думать. Иногда я зацикливаюсь на одной мысли и не могу думать ни о чем другом. А смерть Остина… Это одна из вещей, о которых я думаю чаще всего.

Дальнейшему нашему разговору помешал мой завибрировавший мобильник. Отвечать на звонок я не собиралась, но все равно достала телефон из сумочки, чтобы посмотреть, кто звонит, и перевести вызов на голосовую