а из экстракта готовили самопальный героин, известный под названием «черняшка».

Малахай сразу невзлюбил тихого москвича. Изводил Филимона придирками не по делу, зарабатывая тем самым дутый авторитет. Постепенно издевательства над выбранной жертвой перешли все границы. Вокруг Малахая сбивалась стая таких же подонков, как и он сам.

Жиган оставался сторонним наблюдателем, ожидая выхода на свободу.

Однажды он застукал Филимона, рыскавшего возле пищеблока. Сглатывая слюну, парень смотрел на баки с объедками. Отходы вывозили на подсобное хозяйство для откормки свиней.

Подойдя к парню, Жиган негромко спросил:

— Ты что делаешь, придурок?

— Жрать хочется, — потупив взгляд, ответил Филимон.

— Хавла не хватает? Пайка ведь нормальная. А ты знаешь, что нельзя копаться в отбросах?

Бросая плотоядные взгляды на баки, Филимон спросил:

— Почему?

Пришлось Жигану напомнить жесткое неписаное правило зоны:

— Зашкваришься, дурачок. Переведут в отряд к «петухам», или любая сволочь отодрать получит право.

Бледное лицо парня покрылось пунцовыми пятнами. Он отвел взгляд от баков и неожиданно, всхлипнув, повторил:

— Жрать хочется.

— Рубай в блевотнике вместе со всеми, а сюда не подходи, — предупредил Жиган.

Развернувшись, он пошел к баракам. Снег поскрипывал у него под ногами. Следом за ним потянулся смахивающий на доходягу Филимон. Жиган не утешал паренька. Слова на зоне ничего не значат, если не подкреплены делом. Бесполезная жалость может даже убить.

Сколько таких случаев видела зона, когда после душещипательного разговора расчувствовавшийся зэк сводил счеты с жизнью. А Жиган хотел, чтобы этот московский шкет выжил.

Догнав Жигана, москвич пожаловался:

— У меня пайку Малахай заныкал. Сказал, что не положено такому уроду казенное хавло рубать.

Жиган притормозил. Дождавшись, пока Филимон поравняется с ним, он уточнил:

— И долго это продолжается?

— Четвертый день.

Поведение киргиза тянуло на беспредел. Лагерную пайку не смел отбирать никто. Можно лишить чести и даже жизни, но лагерная пайка все равно что воздух. Она является неотъемлемым правом любого зэка.

Одернув бушлат, Жиган поплотнее запахнул полы. Ледяной ветер, гулявший между бараками, усиливался. По запретной полосе мела поземка, а часовые на вышках поднимали воротники тулупов.

— Беспредельничает Малахай. Свои законы устанавливает, — сквозь зубы процедил Жиган.

Войдя в барак, он сразу направился к нарам, на которых развалился киргиз. Вокруг него полукольцом сидели шестерки, передавая из рук в руки алюминиевую кружку со свежеприготовленным чифирем.

Особо не церемонясь, Жиган вклинился в чужую компанию. Стая недовольно заурчала, но потеснилась. Усевшись напротив киргиза, Жиган спросил:

— Ты чего мутишь, Малахай?

Желтая физиономия киргиза сморщилась и стала похожа на печеную картошку. Обнажив ряд острых, словно у хорька, зубов, он огрызнулся:

— Не понял! Что за предъявы?

— Зачем пайку у пацана отнимаешь? Это же беспредел.

Киргиз подтянулся на перекладине верхних нар, играя вздувшимися бицепсами, сел, бросил взгляд на стоявшего рядом парнишку:

— У этого фраерка, что ли?

— Да, — подтвердил Жиган.

Киргиз фальшиво рассмеялся, и в его раскосых глазах загорелся злобный огонек.

— Накапал, паскуда, — негромко произнес он, присовокупив матерное ругательство.

Жиган едва сдерживался, не хотел идти на конфликт, но оставаться сторонним наблюдателем уже не мог.

Все притихли, наблюдая за разборкой.

— Малахай, хватит к парню прикапываться, — как мог спокойно произнес Жиган.

— А то что? — с каким-то змеиным присвистом спросил киргиз.

— Я предупредил.

Жиган встал, давая понять, что разговор закончен.

Но киргиз не мог допустить, чтобы его авторитет пострадал. Он спустился с нар, перехватил у одного из шестерок кружку с чифирем и, отхлебнув обжигающего дурманящего напитка, крикнул так, чтобы всем было слышно:

— Жиган, тебе задница столичного фраерка глянулась? Но не ты один тут такой козырной. Может, я тоже на него глаз положил.

Киргиз давно провоцировал Жигана. Зэки стали рассредоточиваться по углам, очищая поле для поединка.

Боковым зрением Жиган видел, как рука киргиза скользнула в карман.

«Финку греет», — подумал он.

Подошел к Филимону, толкнул его в плечо:

— Пойдем.

Окончательно оборзев, Малахай уже орал во всю глотку:

— Кто ты такой, чтобы предьявы мне лепить! Корефан твой, Архип, давно в туберке кровинкой хезает. Теперь ты никто, так что не дави понты. Малахая на испуг не возьмешь…

Жиган будто не слышал. Он знал, что сегодня ничего не произойдет. Малахай не достал финку, значит, толковища не будет.

А тот, уверовав в безнаказанность, изгалялся как мог под одобрительные возгласы стаи:

— Вали, вали… крутой. Забирай фраерка. Малахай отложит чешижопицу для московского глиста. До лучших времен. Слышишь, Жиган?.. Так что пользуйся моментом.

Плечи Филимона вздрагивали. Он брел с низко опущенной головой, словно осужденный на казнь.

Отведя парня подальше от беснующегося киргиза, Жиган шепнул:

— Ты эту узкоглазую чушку не бойся. Держись меня, и все будет путем.

Ободряюще подмигнув парню, Жиган оставил его.

На протяжении некоторого времени ничего не происходило. Жиган практически не общался со смертельно напуганным москвичом. Понемногу тот приходил в себя. Надежные мужики присматривали за Филимоном, докладывая обо всем Жигану. Мнимое спокойствие не могло его обмануть. Жиган понимал, что подонок Малахай рано или поздно сделает какую-нибудь гадость. Попытается растоптать, сломать выбранную жертву, чтобы доказать свою крутизну стае.

Поэтому Жиган был начеку, готовый в нужный момент защитить парня.

И такой момент настал…

Как-то в воскресный полдень, когда зэков не выгоняли на промку, надежный человек примчался в барак. Найдя Жигана, сообщил:

— Филимона гасят.

— Где?.

— В блевотник потащили. Там у Малахая корефаны тусуются. Будут брать базаром.

Наскоро одевшись, Жиган опрометью бросился к пищеблоку, оставив далеко позади добровольных помощников.

Выпавший ночью снег, еще не утоптанный, белым саваном покрывал землю.

У черного входа в пищеблок, через который выносили отходы, Жиган остановился. На снегу рубиновой россыпью алели капельки крови. Крови было немного. Так, несколько брызг, упавших или из разбитой губы, или из свернутого носа.

Ударом ноги Жиган распахнул дверь и, преодолев узкий темный коридор несколькими прыжками, оказался в просторном помещении. Здесь располагалась кухня, на которой готовили пайку для всего лагеря. Кухню обслуживали вольнонаемные и особо проверенные зэки, умеющие втереться в доверие к начальству.

Сейчас на кухне вольняшек не наблюдалось.

Осмотревшись, Жиган увидел странную картину. У широкого разделочного стола, обитого жестью, толпились несколько человек. На столе лицом вниз лежал Филимон. Его лицо было в крови. Над парнем нависал колченогий киргиз. Одной рукой он прижимал затылок парня, второй размахивал у него перед лицом.

— Хавай, урод. Хавай, пока из ушей не поперло, — орал киргиз, тыкая пятерней в лицо Филимона.

С каждым толчком физиономия парня все больше походила на непрожаренную яичницу. Оно становилось желтым с красными подтеками на подбородке.

Жиган догадался, что в руке у киргиза зажат кусок комбижира.

На этой смеси в лагере готовится