Макс еще раз осмотрел комнату, обыскал ящики стола и нашел калькулятор с разрядившимися батарейками, пустую смятую гильзу, моток синей изоленты и пару мужских журналов девяностых годов. Судя по загнутым и замусоленным уголкам страниц, журналы пролистывали не один раз. Поняв, что ничего интересного он больше тут не увидит, Макс отправился дальше по длинному темному коридору, в который выходили двенадцать комнат. Он заглянул в каждую и отметил про себя, что они совершенно идентичны, а размерами и спартанской обстановкой напоминают кельи или тюремные камеры. В каждой стоит кровать с металлическим каркасом и разобранной постелью, рядом – тумбочка, а в углу – узкий, как пенал, шкаф и умывальник.

В первой комнате Макс отвернул один из кранов и, конечно, не увидел ни капли воды. Он поскреб ногтем известковый налет на краю раковины, посмотрел в мутное зеркало над умывальником и горько усмехнулся, не узнав в отражении привычного ему Лагунова. И дело было не в пробивающейся на щеках щетине, не в кругах под глазами и не в усталости, а во взгляде. Это был взгляд человека, видевшего и пережившего многое, а не Макса Лагунова, привыкшего к однообразной, но комфортной жизни в полном достатке.

Он поспешно отвернулся, присел у тумбочки и пошарил рукой по полке. Находка его не удивила, что-то подобное Макс и ожидал найти: затвердевший растрескавшийся кусок мыла, безопасную бритву с ржавым лезвием и помазок. Когда-то здесь проживал мужчина. В шкафу обнаружилась его одежда – затхлая, сырая и изъеденная молью. Похожий гардероб и набор личных вещей нашел Макс и в остальных «кельях»: бритвенные принадлежности, закаменевшие куски мыла и одежду – штаны болотного цвета из грубой ткани, трикотажные футболки и ветровки. Под одними кроватями стояли кирзовые сапоги, под другими валялись тапочки. Кто здесь раньше жил? Этот барак казался похожим на казарму. Может, здесь проходили срочную службу солдаты? Огороженная территория и вышки уверяли в этом. А в длинном сейфе-пенале могло храниться оружие. Макс сунул кусок мыла в узел к продуктам и накинул на плечи стянутое с кровати жесткое одеяло. Эта военная часть вполне могла пустовать двадцать лет. Судя по тому, что постели оказались не заправлены, стул в первой комнате – неаккуратно сдвинут, а сейф – не заперт, казарму покидали в спешке, не по военной тревоге, а в панике. Кто-то успел переобуться из тапочек в сапоги, а кто-то так и выбежал в домашней обуви.

Что здесь случилось? Ответ могли бы дать гроссбухи. Макс вернулся к ним и пролистал все, но никаких записей, кроме цифр, дат и времени, не обнаружил. Смену сдал, смену принял! В армии Лагунов не служил. В университете была военная кафедра, но полученных там знаний оказалось недостаточно, чтобы полностью составить представление о срочной службе. Однако Макс почти утвердился в мысли, что когда-то на острове находилась военная база: башня, запас еды, ограждение, вышки, радиорубка, похожее на казарму помещение. И, черт возьми, скелеты в туннеле.

От внезапной догадки перехватило дыхание. На этой территории мог храниться радиоактивный объект! И двадцать лет назад случиться авария, о которой умолчали в СМИ. Тогда это означает, что и остров, и вода, и воздух, и предметы, к которым он прикасался, – радиоактивны! Макс почувствовал, как кожа внезапно зазудела, а в кишках что-то бурно и больно заворочалось. Кровь отхлынула от лица, ноги ослабли. Лагунов опустился на стул, но тут же испуганно вскочил. Вот объяснение лесному безмолвию: здесь не выжили ни звери, ни птицы, ни даже насекомые. Вот и объяснение той странности, которую он не сразу уловил: возле водоема не было комаров! Вот объяснение скелетам в туннеле: возможно, кто-то пытался спастись, да только был уже обречен. Это мертвый остров. И остров мертвых. Воплотившийся в жизнь кошмар.

Макс закрыл руками лицо и то ли застонал, то ли зашелся нездоровым смехом – он и сам не понял. Привел его в чувство шорох, будто кто-то тихо прокрался в помещение и остановился за его спиной. Макс отнял от лица ладони, быстро обернулся и удивленно воскликнул:

– Ты?!

Он был готов даже к тому, что за его спиной окажутся призраки, или к тому, что позади него выстроится армия мертвецов, но отнюдь не ожидал увидеть живое существо. Тощий пес на длинных лапах, косясь в его сторону карим глазом, издали принюхивался к брошенному на пол узлу. А затем, будто учуяв съестное, облизнулся.

– Откуда ты взялся? – улыбнулся Макс, испытывая неожиданное счастье. Пес настороженно повел ушами и на всякий случай сделал шаг назад. Но Лагунов успел заметить что-то, прилипшее к шерсти на морде. Что-то, удивительно напоминавшее небольшой комочек сваренной крупы. Где есть приготовленная каша, там есть и люди!

– Погоди… – пробормотал он и сделал осторожный шаг к собаке. – Я тебя не трону. Только дай посмотреть… Ты хочешь мяса? Сейчас, сейчас!

Мясные консервы – это крошечная плата в обмен на возродившуюся надежду. Макс вытащил из узла банку, вскрыл ее и поставил на пол. Пес не заставил себя долго ждать. Ел он с таким аппетитом, что Лагунов едва удержался от порыва открыть вторую банку, только не для того, чтобы угостить собаку, а чтобы съесть самому. Нельзя, надо выждать! Консервы он захватил лишь на тот крайний случай, когда грань смерти окажется слишком близко. Но то, что пес с таким аппетитом уплетал тушенку, уверяло в ее съедобности.

Спохватившись, что сейчас собака закончит трапезу и убежит, Макс торопливо вырвал из гроссбуха часть страницы, написал на ней несколько слов и оторвал зубами кусочек изоленты. Теперь бы изловчиться и как-то наклеить записку на холку пса – и молиться, чтобы послание дошло до людей.

Задуманный трюк стоил ему еще одной банки с говядиной. Но когда сытый пес убежал, унося приклеенный к шерсти бумажный клочок, Макс счастливо рассмеялся.

– Я была замужем, – рассказывала Марина. Оранжевые блики от костра плясали на ее лице, затемняя контуры и высветляя скулы, отчего черты визуально выглядели острее, угловатее, как у юной девушки, а улыбка, с которой она произнесла эти слова, наоборот, казалась мягкой и таинственной, будто у Джоконды. Была бы Стефания художницей, обязательно нарисовала портрет Марины в отблесках огня! Но рассказчица не замечала устремленных на нее взглядов. Казалось, глядела она не перед собой, а в себя, и видела не заинтересованные лица слушательниц, а картины прошлого.

– Он ухаживал за мной еще со школы. Не поверите, но я тогда была худой и плоской как доска, носила волосы до поясницы и красила их в ярко-рыжий. Да и по характеру была огонь-девка. А он… Скромный и тихий такой старшеклассник. Все выпускные классы страдал по мне, малолетке. У нас разница в три года. Это сейчас – ничего. А когда тебе четырнадцать, а ему – семнадцать, это кажется пропастью.

– Тебе должно было льстить, – отозвалась Анфиса со знанием дела.

– И льстило! Хотя не могу сказать, что я была в него влюблена. Ухаживания принимала, но они мне казались слишком скучными. Он ухаживал как-то правильно, серьезно: подарить цветы и конфеты, вежливо поговорить с моей мамой, помочь ей донести до квартиры сумку с продуктами, расспросить о здоровье мою бабушку и сходить в аптеку за лекарствами. А мне хотелось сумасшествия! Чтобы ради меня – луну с неба. Чтобы драка с соперником. Чтоб цветы были не куплены в киоске, а надерганы в чужом саду. Мама говорила, что я дура, что такого парня еще поискать надо. Что он ко мне, малолетке, уже с серьезными намерениями. Что у него впереди – перспективы. Он на самом деле был перспективным. Поступил без всякого блата в престижный вуз, окончил с красным дипломом, устроился в хорошую компанию… Но меня не забывал – иногда звонил, подолгу разговаривал с моей мамой, привозил какие-то редкие лекарства для бабушки, мне – конфеты и все те же розы.