– А разве не я должен открывать двери нашему господину? – тихонько поинтересовался Ник.

– Ты должен открывать господину двери заведений, если там вдруг не окажется слуги. А от кареты руки прочь, – шутливо погрозил ему кулаком Пит. – Вообще, помощник или секретарь двери обычно не открывает, если господин молод и сам способен о себе позаботиться. А дамам и почтенным господам в возрасте двери придерживать будет уже сам наш господин – он им так выражает свое почтение. Но вот за любыми мелкими надобностями вроде плаща или чернильницы господину неплохо бы уже приучиться гонять тебя.

Скай кивнул – приучусь, мол – и скомандовал:

– Вези за цумерскими сладостями!

Сладости и правда оказались достойными будущего повелителя мира. А вот на прогулку по всем восьми мостам времени уже не хватало. Заставлять Фаула ждать слишком долго Скай не хотел, так что экипаж медленно прокатился по высокой дуге Круглого моста, и на том знакомство с мостами на этот день закончилось.

– Надо все-таки успеть тут погулять, пока река не замерзла! – постановил волшебник, глядя через резные каменные перила на серую воду с проплывающими редкими льдинками.

К обеду Фаул явился вовремя, довольный и в новом синем камзоле. Даже ел без обычного для волшебников зверского аппетита.

– Дружище Скай, сегодня мы идем на самое большое поэтическое сборище в этом сезоне!

– Эк ты их непоэтично – «сборище», – рассмеялся Скай, все еще не растерявший хорошее настроение от утренней прогулки.

– От поэтичного тебя уже к наступлению темноты будет тошнить, – пообещал Фаул. – Но ради хороших знакомств стоит потерпеть. Стихосложением, знаешь ли, страдают в этом городишке многие. В том числе и очень богатые люди. И очень красивые женщины тоже, и подружиться с ними проще всего вот на таких сборищах.

– Но мы же с тобой не поэты. Или я чего-то о тебе не знаю? Трудновато будет сойти там за своих.

– А это, дружище, придает нам с тобой особое очарование. Поэтов там пруд пруди, и каждый из них хочет, чтобы его услышали и высоко оценили. Каждый! А слушать кого-то другого никто не хочет: они все пришли, чтобы говорить. Дошло? Слушай их, восторгайся – и они будут тебя любить, как никто и нигде. А уж если ты хвалишь стихи красавицы и критикуешь опусы ее конкуренток – она вся твоя! Тут главное не ошибиться, порой этих прелестниц не интересует вся эта грубая плотская жизнь, только что-то такое эфемерно-возвышенное. Так что, прежде чем начнешь ругать пустым рифмоплетством творения чьих-то соперниц, спроси у меня. Я там почти всех знаю, – Фаул похлопал Ская по плечу и повернулся к Нику. – Тебя, помощник, это тоже касается. Ты юноша симпатичный, глядишь, и тебе чего перепадет. Только держись подальше от господина Авериана, если, конечно, тебя не интересуют приключения хм… особого рода.

Фаул так подмигнул Нику, что помощник даже слегка покраснел.

Поэтический вечер устраивал в своем особняке господин Альвах, управляющий городским архивом Ларежа. Почтенный чиновник питал страсть к рифме и всячески поддерживал ее творцов. Просторный салон был превращен на этот вечер в зрительный зал с небольшой сценой и уютными диванами вокруг, у стены на длинных столах высились горы закусок, слуги разносили бокалы с вином.

После представления хозяину дома и его наряженной в элегантное ослепительно-серебряное платье супруге Ская познакомили с таким количеством людей, что голова у него пошла кругом. Сначала он старался всех запомнить, потом начал отмечать только особенно интересные лица и причудливые наряды, после уже просто вежливо здоровался со всеми и каждым. Ник, кажется, уже готов был воспользоваться способностью быть незаметным и попросту исчезнуть, но пока держался. Помощнику по крайней мере доставалось меньше внимания, чем волшебнику. Фаул же чувствовал себя здесь совершенно свободно. Он перебегал от одной болтающей группки к другой, с кем-то раскланивался, кому-то целовал ручки, кого-то хлопал по плечу. Наконец все расселись на диваны, слуги пригасили свет, оставив ярко освещенной только сцену, и вечер начался.

В поэзии Скай разбирался ровно настолько, насколько это было необходимо племяннику библиотекаря: знал два десятка имен великих стихотворцев древности да помнил пару выученных когда-то героических баллад и одну поэму Лаура Великолепного. На этом его теоретическое знакомство с миром ямбов и хореев благополучно завершалось, практическое же началось и закончилось в ранней юности. Попытки сочинять стихи не произвели должного впечатления на очаровательную Найти, а позже еще были осмеяны Креем и признаны жалкими даже самим Скаем. Но, слушая поднимающихся на сцену поэтов, Скай внезапно понял, что, возможно, поторопился с признанием собственной бездарности. Да, кровь с любовью здесь рифмовать было уже не принято, но эта маленькая условность не слишком ограничивала творцов в их вольном обращении со словами.

Скай представил себе лицо дядюшки Арли, попади он на это представление, и ему стало весело. А уж как перекосило бы любого из великих светил древней поэзии! Впрочем, живые поэты тоже не слишком восторгались творениями коллег. Как и говорил Фаул, выступающих почти никто не слушал.

Зато по громкости шепотков в зале можно было понять, как почтеннейшее общество относится к тому или иному своему собрату. Супругу господина Альваха слушали в благоговейной тишине, а после зал разразился аплодисментами, хотя нравоучительная поэма о благочестии и состояла из сплошных затертых клише, да к тому же постоянно теряла ритм. Нервного молодого человека, ровесника Ника, тоже слушали почти внимательно. Скай припомнил, что Фаул представил его как сына королевского советника. Стихи его волшебнику показались даже неплохими – насколько неплохими могут быть юношеские страдания от того, что Она не обращает на Него свой взор, но вот декламация оставляла желать лучшего. Хотя лицо поэта живо выражало описываемое в тексте страдание, голос его оставался невыразительным и монотонным, как у старого профессора на шестой за день лекции. Свою порцию аплодисментов поэт, впрочем, получил и так. Почти половина присутствующих слушала бледную красавицу с лихорадочно блестящими глазами – дочку бургомистра. Немало внимания досталось и рыжеволосому детине, неожиданно разбавившему вселенскую тоску плохо срифмованной, но очень задорной одой поэтическим вечерам господина Альваха. Особенно Ская впечатлило то, что стихотворец сумел не скатиться от иронии к сарказму и умудрился, нисколько не приукрасив происходящее, при этом никого и не обидеть. Рыжеволосый поэт был любимцем публики по праву.

Дальше выступающих уже слушали только те, кто, видимо, пришел сюда вместе с ними. Аплодисменты подхватывали, порой даже не посмотрев, кто, собственно, закончил выступать. Фаул слушал только избранных. Скай честно пытался слушать всех, но получалось не очень. Про себя он решил, что почти каждому из поэтов сможет честно сказать что-то вроде: «Ваше творчество натолкнуло меня на очень глубокие размышления». Главная трудность была в том, чтобы не погрузиться в размышления чересчур глубоко. Ник, как и в опере, сидел ровно и смотрел на сцену, но взгляд его был совершенно стеклянным, Скаю даже стало любопытно, слышит ли он сейчас вообще что-нибудь. Но тут Ник внезапно вышел из своего сомнамбулического состояния, даже вперед слегка подался, слушая выступающего.

Голод. Страх. В горах ловушка.

Нет спасенья. Жизни нет.

Тесно. Жутко. Плохо. Душно.

Нет надежды. Счастья нет.