Он явно не знает, что со мной делать, – я стою перед ним с влажными волосами, в халате на четыре размера больше, со свисающим до земли подолом. Рукава такие длинные, что закрывают руки.

– Ненавижу кошмары, – наконец говорит Эджертон.

– Я тоже.

– Не давай им волю.

– Как это? – Я отставляю стакан. Все мое внимание приковано к собеседнику.

– Поделись с друзьями, говори о них, пусть даже придется рассказать не раз. Зато потом пф-ф-ф, – он сдувает с ладони воображаемую пылинку, – монстры слиняют.

– У меня нет друзей.

– Я твой друг.

– Правда?

Он кивает.

– Почему?

– Потому что когда ты смотришь на меня, видишь именно меня, а не какого-нибудь там деревенщину с гор. Так что, валяй, рассказывай о своих демонах. Я в этом дока.

Усаживаюсь рядом с ним в мягкое кресло и рассказываю о расчлененных трупах, головах, свернутых набок, оторванных кистях. ИТГ не упоминаю. Нельзя об этом говорить: если Эджертон узнает, ему будет грозить опасность.

Он молча выслушивает меня до последнего слова.

– Все помирают, Розель. Знать, их час пришел. Кругом война. Мы не выбираем, куда нас отправят. Все просто… происходит. Волноваться незачем.

– Их убили, Эджертон.

– Большинство из них – Мечи. Они и сами убивали. Ты здесь всего несколько дней, а мы в этом давно варимся. Мы солдаты. Нам приходится убивать. Нас тоже убивают. Такая у нас работа. Хочешь другую? Тогда надо было тебе родиться первенцем и в другом Уделе.

– А вдруг я не хочу убивать, вдруг я хочу спасать людей?

– То есть быть не второрожденным Мечом?

– Да.

– Будь у тебя выбор, в каком Уделе ты хотела бы жить?

Задумчиво жую нижнюю губу.

– Не знаю. Везде есть свои недостатки, я ведь не перворожденная. У меня ни в одном Уделе не будет права голоса.

– Порядок никогда не изменится. Смирись, иначе с ума сойдешь.

Эджертон подтягивает винтовку за ремень, достает из потайного отделения белую марку, завернутую в целлофан.

– Я тут чет припрятал. Берег на случай чего плохого. Держи, – говорит он, протягивая пакетик мне. – Бери, расслабишься.

– Оставь себе. – Встаю, так и не взяв дар. – Для интервью нужны ясные мозги.

Эджертон кивает и убирает наркотик обратно.

– Она для этого слишком сильная, Эдж, – слышится голос Хоторна. Он стоит, прислонившись к арке, скрестив руки на груди.

– Давно ты здесь? – стыдливо краснею я.

– Нам всем снятся кошмары, – сочувствует Хоторн.

– У Хэммон бывают. – Эджертон садится и принимается натягивать рубаху. – Порой ее всю ночь приходится обнимать, и это не просто: ночевать в чужих капсулах запрещается.

– Так вы с Хэммон…

– Она моя девушка.

– Но это же…

– Знаю. Потому мы от всех и скрываем. Да ты бы все равно вычислила. Ты ж типа все видишь. Никому не растреплешь?

Я киваю.

– Ты бы не рассказал, если бы думал, что я на такое способна.

– И то правда. Ты смахиваешь на человека, у которого тайн побольше моих. Ты не перевертыш.

– Я думала, Хэммон и Гилад…

– Они лучшие друзья, – обрывает меня Эджертон. – Мы с ней всегда были вместе.

– Хэм и Эдж, – подтверждает Хоторн.

Одна из дверей распахивается, и в гостиную, спотыкаясь, вваливается Алмаз Клара с сонными глазами. Она едва не врезается в Хоторна.

– Ну, чего встали-то? – спрашивает Клара, расчесывая пятерней волосы.

Плетется к бару и вводит на консоли параметры для кофе. Напиток прибывает мгновенно – горячий, с пылу, с жару. Клара делает глоток и разглядывает меня, словно видит в первый раз.

– Уже проснулась? Отлично. Пора начинать работать над твоим образом. Пошли. – И она направляется в мою спальню.

– Пора работать над твоим образом, – беззлобно подкалывает меня Эджертон.

Я хватаю с кресла подушку и запускаю в него, а он ловит. Его смех летит вслед нам с Кларой.

У Клары восхитительные лавандовые волосы. Следующие пару часов она вручную сооружает мне прическу, не доверяя встроенному в блок ванной комнаты автопарикмахеру. Клара укладывает пряди крупными волнами, а потом наносит на мое лицо косметику, вздыхая над каждой царапиной.

С охапкой одежды в руках к нам в ванную ураганом врывается Эммит.

– Портнихи всю ночь создавали для тебя этот шедевр, Розель, хоть ты и не способна его оценить.

Он аккуратно разворачивает форму тропо. Подобной я никогда не видела.

Верх сшит из замши и шелка. Корсет туго обхватывает тело и прилегает так плотно, что трудно дышать. Я расправляю плечи, Клара застегивает ряд золотых крючков вдоль позвоночника. Роскошная бежевая замша придает талии форму песочных часов. В лиф прямо над грудью вшита шелковая вставка, что моделирует вырез и рукава. Она такая тонкая, почти прозрачная – плечи и ключицы просвечивают сквозь нее. Под горлом вырез соединяет более плотная планка на манер ожерелья. Брюки из все той же мягкой замши садятся как вторая кожа. Черные матовые сапоги до колена завершают наряд.

Над грудью, в области сердца, светится кровоподтек. Трогаю его через бежевый шелк. Все еще ноет, но уже не так сильно, как в тот день, когда я проснулась в Цензе.

– А с этим что делать? Его же видно.

– У меня есть кое-что! – И Эммит протягивает мне длинную кожаную куртку. – Она должна его прикрыть.

Пытаюсь продеть руки в рукава, но Эммит не дает.

– Нет-нет! Давай просто набросим тебе на плечи и выясним, как будет смотреться.

Мы поворачиваемся к полноростовому зеркалу. Куртка выглядит то ли накидкой, то ли плащом. У агента Кроу был почти такой же. Наверное, она имитирует форму Ценза, разве что на обоих лацканах красуются ряды золотых пуговиц в виде мечей.

Эммит сияет.

– Твой наряд должен изображать небрежность, словно нападение тебя нисколько не заботит. Ты не запугана повстанцами.

– Похоже на плащи цензоров.

– Да, но отличий тоже хватает. Люди подумают, что ты обладаешь властью, хотя почему – не поймут.

А он умен!

Из кучи косметики Эммит выуживает карандаш и рисует на моем нижнем веке под ресницами толстую линию, отчего уголки глаз становятся похожими на кошачьи. Окажись здесь агент Кроу, упрекнул бы меня в краже его образа.

Эммит глядит на меня в зеркало, словно читает мои мысли.

– Когда-нибудь ты убьешь столько людей, что ни одному агенту и не снилось. Держи. – Он достает из кармана и надевает мне на три пальца левой руки тройное кольцо в виде остроконечных выступающих когтей – золотой кастет.