Когда же из комнаты Олдера донесся отчаянный вскрик, Гирмар едва заставил себя оставаться на месте. Лечение редко бывает безболезненным, и сейчас он своим вмешательством ничем не поможет! Тем не менее, кулаки Гирмара то и дело сжимались, когда до него доносились глухие сдавленные стоны сына, сопровождаемые неизменно-тихим бормотанием лекаря…

Наконец, врачеватель вышел из комнаты, тыльной стороной руки вытер потный лоб и устало посмотрел на Гирмара.

– Слава Малике, жилы не задеты, так что твой сын не станет сухоруким… Но насчет остального – не уверен.

– Что ты хочешь этим сказать? – Гирмар, нахмурившись, шагнул к маленькому лекарю, но на него грозный вид хозяина имения не возымел особого действия и он произнес прежним – ровным и усталым тоном.

– У Олдера сломана ключица и плечевая кость, раздроблена лопатка. Я ему сустав буквально по кускам собирал. Кости без сомнений срастутся – в его возрасте даже такие переломы заживают довольно быстро. Я взял кости в лубки, но вот насколько правильно все срастется, и насколько подвижным будет сустав, сказать заранее невозможно…

Услышав такое заключение, Гирмар потемнел лицом, а лекарь, хорошо знающий, каким бальзамом является для родителей похвала их отпрысков, произнес.

– Впрочем, будем надеяться на лучшее. Олдер, несмотря на боль, очень хорошо держался – уже сейчас в нем чувствуется будущий воин, да и его брат не хуже. Он ни на шаг не отходил от Олдера и все время держал его за руку. Такая дружба многое пересилит.

По губам Гирмара скользнула слабая улыбка.

– Что верно, то верно… Мои сыновья действительно неразлучны…

Олдер косо взглянул на принесенный ему завтрак. Кухарка расстаралась вовсю, но покоящиеся на подносе возле кровати разносолы лишь вызвали у мальчишки глухое раздражение – есть ему решительно не хотелось, а еще ему были противны и солнечный свет, и сам окружающий мир, никак не желающий оставить его в покое!..

Придя в себя после визита лекаря и отойдя от сонного зелья, которым тот щедро опоил мальчишку по окончании лечения, Олдер еще раз припомнил все, предшествующие его падению события, и в этот раз правильно истолковал испуг матери. Она знала о шипе под потником Белолобого. Знала и молчала, предав тем самым и Дариена, и его – Олдера… Если бы она тогда сказала хоть одно слово…

Тогда бы все понял отец, а как он вершит расправу, мальчишка уже увидел!

Вспомнив о том, как отца окутала алая яростная дымка, уже через миг оборотившаяся убившей Калиста молнией, Олдер, невольно застонав, откинулся на подушки. По всему получалось, что родитель, наказав слугу, не покарал главного зачинщика, но как выдать ему собственную мать, пусть она и трижды неправа!.. И как жить с тем, что он теперь знает?..

Мальчишка осторожно коснулся здоровой рукою лубков, в которые была забрана половина его тела, скользнул пальцами по плотно примотанной льняными бинтами к торсу руке… Он разбился, и его мир тоже разлетелся на тысячи осколков, которые теперь уже никак не собрать… Что ему делать?..

Из горьких размышлений Олдера вывел неожиданный визит матери. Окликнув сына, она, было, хотела подойти к его кровати, но так и замерла посреди комнаты, столкнувшись с усталым, безнадежным взглядом Олдера. На какой-то миг Олинии показалось, что на нее смотрит не собственный ребенок, а познавший всю горечь жизни старик, но потом она совладала с собой и привычно улыбнулась.

– Как ты себя чувствуешь, сынок? Лекарь сказал, что все обошлось…

Олдер вздохнул.

– Не надо, мама… Я ничего не скажу отцу, а теперь – уйди. – Тихий, словно бы неживой голос сына вновь пригвоздил Олинию к месту, но она все же, попыталась возразить.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, сынок… Ты вообразил себе что-то, но я…

– Уйди! – в этот раз голос нежелающего разговаривать с матерью Олдера прозвучал уже громче и злее, а когда Олиния не пожелала внять и этому предупреждению, в нее полетела одна из покоящихся на кровати сына подушек.

– Не хочу тебя видеть! – крик сына подхлестнул Олинию, точно плеть – она покинула комнаты отпрыска с почти неприличной поспешностью, а Олдер, взглянув, на захлопнувшуюся за матерью дверь, без сил повалился на кровать и закрыл глаза. Резкое движение немедля отозвалось обжигающей, острой болью в искалеченной половине тела, и Олдер почувствовал, что его ресницы намокли от внезапно вскипевших слез.

Впрочем, долго пребывать в одиночестве ему не пришлось – ресницы мальчишки все еще были тяжелыми из-за соленой влаги, когда дверь в его комнату вновь тихонько скрипнула. Олдер, думая, что это служанка пришла забирать так и не тронутый им завтрак, отвернулся было к стене, но вместо ожидаемого чуть слышного шарканья подошв по полу застучали звериные когти, а еще через миг на Олдера навалилась тяжеленная, остро пахнущая псиной, туша. Открыв глаза, мальчишка оказался нос к носу с взобравшимся на его кровать Туманом, а пес, жарко дыша, тут же принялся вылизывать ему лицо.

– Туман!.. Прекрати!.. Фу, я сказал! – отбиться одной рукой от желающего выразить свою радость пса было непросто. Тот же, в свою очередь, так воодушевленно сопел, умывая хозяина языком, что Олдер мимовольно рассмеялся. Когда же пес немного успокоился, и, в последний раз лизнув мальчишку, с довольным ворчанием устроился подле него на кровати, тот, повернув голову, увидел устроившегося на табурете Дариена, который с легкой улыбкой наблюдал за радостной встречей. Олдер огладил широкий лоб прикорнувшего возле него пса.

– Как тебе удалось притащить сюда Тумана, Дари?

Улыбка брата после этого вопроса стала чуть явственнее:

– Легко. Тем более что и Ридо особо не возражал. Туман, чувствуя, что с тобою неладно, выл всю прошедшую ночь, а сегодня с утра отказался от пищи.

Олдер, услышав такую новость, сразу же нахмурился.

– Из твоих рук он бы поел, Дари, а теперь влетит и тебе, и Ридо – ты же знаешь, что Тумана запрещено приводить в дом…

Это была правда – хотя в собаке не было ни капли полагающейся ему по породе злобности, служанки и, в особенности, хозяйка боялись выросшего размером с доброго телка грандомовского чудовища. Именно поэтому Туман обретался исключительно на псарне – братьям было разрешено брать его на прогулки по окрестностям, но приводить в дом строжайше запрещалось. Гирмару женские истерики были совершенно ни к чему.

Но Дари на вполне резонное возражение Олдера лишь слегка качнул головой и сказал.

– Для Ридо в жизни нет ничего важнее, чем благополучие его собак, а для меня главное – что ты больше не киснешь. Так что, влетит мне, или нет, Тумана я буду приводить к тебе столько, сколько понадобится.

Услышавший ответ брата Олдер, вновь откинулся на подушки, ведь после слов Дариена недавние горькие переживания навались на него с новой силой. Помолчав немного, Олдер глухо заметил.

– Не стоит, Дари… Я ведь не смогу сказать отцу, что в истории с седлом замешана моя мать, а, значит, предам тебя.