– У Нила оригинальные методы, – ответил Николас, представив эту картину. – Знаешь, чтобы про Еромана ни говорили, все равно он не создаёт впечатление конченого психа.

Бэнко ни капли не удивило заявление Николаса.

– Я того же мнения. И не немой он вовсе. Арчи, его сосед, слышал, как Ероман разговаривал. Старик Арчибальд убежден, что на самом деле Ер притворяется душевнобольным и делает это мастерски. Наши бездельники, косящие от армии, могли бы брать у него платные уроки. Скорее всего, Ероман – преступник, и так старается просто потому, что нет другого выхода. Как ни посмотри – лучше быть заточенным в клинике, чем в тюрьме. Здесь хотя бы можно свободно кисточкой по листу мазать.

Преподавательница арт-терапии оказалась между ними, внезапная и разозленная. Очки с примотанной дужкой криво сидели на ее рябом лице:

– Вы в который уже раз нарушаете дисциплину! Мне придется вас рассадить.

Подавив смешок, Николас поднял на нее глаза:

– Мы просим прощения. Впредь будем вести себя тихо.

Она яростно выдохнула, явно не поверив, но кивнула и отошла в сторону, на помощь к “глубокому”, мычащему из-за того, что он уронил на пол свою кисточку.

– Если бы в моей школе преподавали такие же прекрасные учителя, я бы тут не сидел, – бросил вороной депос ей вслед, на что она обернулась.

– Я Ник, – он улыбнулся, поймав ее взгляд. Девушка пыталась сохранить невозмутимость, но ее лицо тут же вспыхнуло пунцовой краской.

– Рада знакомству. И раз уж вы так рветесь выделиться, после урока вы, Николас, первым продемонстрируете мне свою работу. А если она покажется мне недостойной такого… такого, как вы, мне придется известить о вашем поведении психотерапевта.

Все оставшееся до звонка время вороной депос провозился с пластилином, из которого катал шарики, пытаясь смастерить хотя бы снеговика. Бэнко не уставал посмеиваться и, все-таки перейдя на шепот, повторять:

– Даже не старайся, красавчик. Тут тебе бесполое общество. Арчибальд говорил, что в воздухе набрызгано чем-то, что превращает и без того редких женщин в настоящих фурий. Не выйдет ничего у тебя. Я здесь долгое время, и у меня мало что получилось, а я пытался.

– Брось, я просто сделал ей комплимент, а то ее тут никто не воспринимает всерьез.

– У тебя есть подружка?

Николас ответил, не задумываясь:

– У меня есть жена, и я ни на кого ее не променяю.

Вместе с его словами по классу внезапно прогремел звонок. От него психолог подскочила на месте, обронив на пол все журналы, которые на тот момент держала в руках. Элита “нормальных” тут же повскакивала со своих мест.

– Урок еще не окончен, этот звонок для меня! – девушка напрасно распиналась, но санитар, вставший за ее спину, придал ее словам силу. – Никто никуда не уходит, пока мы не обойдем класс и не посмотрим работы других. Наша задача понять, что хотел передать художник в своем творении.

Николас был только рад выполнить ее требование. Он стал неторопливо двигаться по кругу, останавливаясь возле парт и делая вид, что разглядывает каждый рисунок. Ероман так и не покинул своего места в углу, спрятавшись за забором приставленных к стене мольбертов. Ему не стоило опасаться быть потревоженным – даже гуляющие по классу пациенты не осмеливались приблизиться к нему, а вынужденно проходя мимо, опускали глаза в пол, словно притворялись, что его, как и монстров под кроватями, просто не существует. Еромана покинул санитар-надзиратель, но это ничего не изменило – рыжий пациент был слишком занят своей картиной, чтобы думать о чем-либо другом. За час занятий он сделал набросок, идеально изобразив пропорции и перспективу. На обрывке ватмана, как растворяющийся призрак, выделялась странная фигура. Первое, что бросалось в глаза, был ее не депосский образ. Больше всего она напоминала львицу, но от дикой кошки ее отличал осмысленный взгляд (который так явно передал Ероман). На ее плечах можно было рассмотреть намек на одеянье, она с тревогой смотрела вдаль, где, обозначенный несколькими штрихами, виднелся древний замок. Казалось, что вот-вот девушка шевельнется, а складки на рукавах ее платья всколыхнутся на ветру. Из глубин своей памяти, той забытой части, навсегда принадлежавшей старому форту, Николас отыскал название существ, похожих на нее: анубастцы – люди-кошки из сказок Джипса, бесследно вычеркнутые из истории Тизалотопи.

– Именно такими я их и представлял. Потрясающе рисуешь, – вырвалось у Николаса. Он не смог сдержать в себе слов. И тут же о них пожалел. Все произошло так же стремительно, как и в видеозаписи Рассела Лэйона. Заметив Николаса, рыжий пациент вздрогнул всем телом, сделал резкую попытку подняться, но его нога зацепилась за ножку стула. С грохотом Ероман рухнул на свой мольберт. Мебель в студии была расставлена слишком тесно: мольберты, как домино, посыпались один на другой. Последний обрушился прямо на “глубокого”, ударив его деревянным креплением по спине. “Уо-о-о-о-о-о! – завопил седой старик, размахивая руками. – Убийство!” – срывалось с его сморщенных губ. Вопль старика подхватили другие “глубокие”, словно между ними существовал какой-то негласный договор. Пациент с пожелтевшим лицом залился плачем, как младенец. Ероман тем временем отполз в сторону. Плотно прижав к голове уши, он пытался вжаться в батарею, надеялся, что на этот раз его не заметят, не станут обвинять во всем зле, что творилось в клинике, хотел он того или нет. Но его надежды были напрасны.

– Тебе не говорили не соваться к нему, тупой новенький? – отпихнул Николаса один из примчавшихся санитаров, (тот самый мерзавец, который толкнул вороного депоса на прогулке). Санитары окружали Еромана. Они медлили, боясь притронуться к нему. И только когда к их компании присоединился третий, с заготовленным шприцом, втроем они прижали рыжего пациента к полу. Ероман издал вопль, похожий на рев, его тело дернулось. Снотворное подействовало мгновенно, но возвышающиеся над ним санитары еще с полминуты выжидали. Они подергали спящего Еромана за уши, наградили оплеухой. А потом, подхватив за руки и за ноги, потащили через весь класс. Обрывок ватмана с изображением создания из других миров теперь валялся на полу, в суете угодив под ботинки.

– Он же ничего не сделал, я могу подтвердить! Он просто запнулся… а мольберт упал, – повторял Николас, но никто не думал к нему прислушиваться. Санитары окинули вороного депоса таким взглядом, что стало ясно – еще одно слово, и его посчитают за соучастника. В студии, даже после того, как ее покинул рыжий пациент, еще долго творился беспредел. Взволнованных “глубоких” уводили по комнатам. Колясочных вывозили первыми. Труднее оказалось с теми, кто мог ходить. Они упирались, не желая покидать насиженных мест, только мычали, пребывая в возбуждении. Из глубины коридора все еще слышались крики того старика: “Убийство-о! О бо-о-оже!» Маленькая группа “чокнутых” участливо собирала мольберты. Но большинство, напротив, воспользовались ситуацией: опрокидывали столы, поливали красками из тюбиков медсестер, пытавшихся их усмирить. Бурый парень, откосивший от армии, прыгал по столам студии, стуча ладонью по губам, подражая воплю древнего шамана.