Выходи, Офелия,

Попляши!

Голова его краснела, будто наливалась светом, и веселье возвращалось.

Арина всё-таки не унималась:

— А бабуля-то где? А бабуся?

Дядя Гриша её оборвал:

— Не до бабуси сейчас!

— Выпьем за то, чтобы наше веселье раздулось до величины Вселенной, — произнёс вдруг Матёров, — пусть даже мы лопнем, лишь бы веселье осталось! В этом секрет!

— Пусть даже мы лопнем, но веселей везде будет! — хором закричали гости и Аринушка.

— Но не лопнем, не лопнем пока, а потом — через века все понятия наши свой смысл потеряют и канут в бездну! — прикрикнул Матёров. — Вперёд!

Все выпили, а от веселья весь ум пошёл кувырком.

— Туда ему и дорога! — прокричал Василий.

— А бабуся?! — снова нахально вмешалась Аринушка.

— Бабуся?!

Матёров посмотрел в зеркало:

— Явится она там через несколько дней. Явится и пальчиком нам погрозит нежно. Мол, помните о веселье, земнородные! Ха-ха-ха!

И единственное, о чём думали люди в этой комнате, продлится ли их веселье до бесконечности и они уплывут на нём, как на лодке, в какие-нибудь голубые края, или оно окончится, прервётся, и опять нужно будет влачить нудную, тупую земную жизнь, одинаково идиотскую для всех живущих.

Матёров, однако, подмигивал веселящимся и внушал им надежду на бесконечность веселья.

Нега жизни

Ностальгия 7–8, 2007

 Этого Елизавета Вердина, тридцатилетняя, но уже опытная журналистка, никак не ожидала. Четыре твёрдые, жёсткие, как ад, мужские руки подхватили её. Одна за голову, другая — за шею и спину, третья — за талию, а четвертая — за нежный зад.

И понеслось, и понеслось!

Лиза хотела крикнуть, но, во-первых, рот был зажат, во-вторых, кто-то шепнул ей в ухо:

— Будешь квакать — прирежем.

И холодный нож чуть-чуть прогулялся по спине.

Она всей душой это почувствовала и замолчала.

Несли её через двор, заваленный досками, песком, — велись работы. Вечер — темновато, никого не было вокруг, кроме кошки. Несли её замысловато, не обычным ходом, а через щель, и вывели на грязный проулок. Тут её ждала машина, пусть не лимузин, но всё-таки… Лизочку затолкнули туда и помчались. Она не видела ничего вокруг, не понимала, куда её везут, — была в полуобморочном состоянии. В голове почему-то мелькали образы детства, как она, девочка, пряталась в деревеньке в баньке, как собирала грибы и ела их с аппетитом.

Водитель машины тихонько пел. Пел он что-то своё, то весёлое, то надрывное. Двое мужчин на заднем сиденье, обхватившие Лизу, спали.

Наконец выехали за Москву, и всё дальше, дальше и дальше.

— Эй, приехали, — сказал, наконец, водитель двум заснувшим мужикам.

Те встрепенулись, подхватили вялую Лизу и вынесли её. Кругом — тишь, ни души. Оказались они посередине дворика, внутри него заброшенный то ли дачный, то ли деревенский дом. «А что внутри дома, — подумала очнувшаяся Лиза, — одному Богу известно». Язык её пересох, надломилась и душа, она слова не могла произнести. Ввели её в дом, открыли подпол и посадили туда, правда, в кресло, а рядом стояла раскладушка.

Один из мужиков, низенький, с руками как щупальца, покачал головой и ткнул себя пальцем в висок, повертев, однако, пальцем. Жест этот, по своему прямому смыслу, означал, что Лиза сошла с ума. Тем более мужик пристально на неё посмотрел. Но Лиза подумала наоборот, решив, что мужик указывает на себя: мол, я — сумасшедший. Ей стало страшно вдвойне. «Лучше бы изнасиловали», — подумала она.

Но второй мужик её успокоил, хрипло проговорив:

— Ты лежи и помалкивай. Главное — молчи.

И они взобрались наверх.

Почти в сомнамбулическом состоянии Лиза забродила по подвалу. Сверху ей слышался приятный старушечий голос. Вдруг ей пришла мысль о крысах, и вся она превратилась в дрожь. Дрожь длилась минут пять, пока не открылся люк, и сверху по лесенке стал спускаться человек, мужчина сильного телосложения, стройный, лет около сорока. В подвале горела тускло электрическая лампочка, горела бредово, как на дне. Мужчина обернулся, и Лиза увидела его глаза. От страха она юркнула в кресло. Мужчина подошёл, нагнулся над ней и посмотрел ей внутрь.

— Не бойся меня, — тихо сказал он. — Не людоед я…

Взгляд его поражал сочетанием тяжести, угрюмости и ума. Разум в глазах его был мрачен какой-то своей правдой. Лизочка завизжала.

— Не трону, не ори. Визг не спасёт душу. Лучше посидим рядком. — И мужчина вытащил из-за спинки кресла хилый табурет и присел рядом. — Поглядим в глаза друг дружке… Ты, небось, не ела давно? — громко рыкнул он.

Сверху что-то приоткрылось, и раздался сладкий старушечий голосок:

— Накорми её, накорми… гостью. Нехорошо!

Лиза вдруг собралась с духом:

— Ответьте, зачем я здесь?!. Что вы со мной хотите сделать?!. Скажите!.. Убить, съесть, добить?!.

Мужчина захохотал.

— Вы о себе чересчур высокого мнения… Съесть! Ишь, чего захотели… Мне от вашего мужа деньги нужны — и только. Большего, чем деньги, вы не стоите…

Лиза обиделась, но обалдела.

— Деньги!.. Какие деньги?! Мы с мужем честным нормальным трудом, как все порядочные люди, деньги зарабатываем и не воруем! Он компьютерщик, я — учительница и журналистка.

— Галя, и вы мне зубы заговариваете… Вы трёхнулись, что ли. Будем знакомы… Условно я Душин Пётр. От слова «душа» и от слова «душитель»…

Лиза от таких слов содрогнулась и заплакала.

— Мы работаем и не воруем, — заговорила она сквозь слёзы. — На нас весь мир держится, а не на ворье… Что вы от меня хотите?! Ну, убейте… А почему вы меня Галей назвали? — внезапно поинтересовалась она.

Душин удивился.

— Что вы голову морочите… Отпираетесь… Не стыдно?.. Вы — Галя Медакина, жена миллионера.

— Галя Медакина?! — Лиза чуть не завыла от счастья. — Вы ошиблись! Я — Лиза Вердина.

Она быстрым движением вынула из своей сумочки паспорт и сунула его Душину. Душин прочёл, глянул на фотографию и выпучил глаза.

— Значит, вы — это не вы… Хороши… Идиоты… Это всё Тёмный перепутал. Во всём, скотина, хорош, но иногда на него находит…

Лиза вскочила с кресла.

— Вот видите! Я — это не я… Отпустите меня… Клянусь своей жизнью, что никому не скажу…

Душин схватил Лизу за шиворот, как кошку.

— Ишь, человек труда… Не гордись… Все мы под Богом ходим… Теперь идём наверх чай пить.

И он втащил Лизу наверх. Провёл в комнату, всё скромно, тихо, самовар, цветочки… Усадил за стол. Появилась и старушка, Варвара Егоровна.