Лиза женским чутьём чуяла, что отношения между братом и сестрой не носили сексуального характера. Но от этого ей становилось ещё страшней.

Варвара Егоровна исчезла после своих слов, а вскоре и брат с сестрицей выползли из подвала, как из единого нутра. Лиза не могла выносить Вериного взгляда. Чёрная пустота этих глаз не втягивала в себя, но от неё она просто столбенела.

Когда Вера ушла, Лиза решила сказать Душину, что её тревожит непонятность этих посещений.

Душин не рассвирепел, как боялась Лиза, напротив, он спокойно ответил, что Лиза должна относиться к его сестре и к этим посещениям как к истине. А истину не расспрашивают.

…Лизе по ночам снился взгляд Веры, исходящий из глубин её сновидений. Но Душин сломал её ужас. Он как-то резко утвердил:

— Лиза, всё, что происходит у меня с сестрой, тебя не касается. И не касается нашей любви.

Действительно, страсть текла рекой. И Лиза забылась. Тем более что так же внезапно Вера прекратила свои посещения. Лиза удивилась, но по взгляду Душина поняла, что так надо, что всё идёт нормально.

Текла невиданная жизнь, и Лиза не считала дни, не знала, где она и что происходит вовне.

Однажды Душин спросил, как зовут её мужа, и она запнулась на несколько секунд. Продолжалась любовь, но продолжалась и закрытость. Душин был по-прежнему непроницаем. Ночью — Лиза слышала сквозь сновидения — приходили какие-то люди, что-то приносили, грузили и исчезали.

Но одним безоблачным утром Душин ошеломил её:

— Лиза, ты должна вернуться домой. И там, в другой обстановке, всё спокойно обдумай и реши, сможешь ли ты быть со мной навсегда. Ты скажешь: я не знаю всего, но и я всего не знаю. Мы поплывём в очень далёкое путешествие вместе. Билеты нам будут не нужны. Думай и решай. Собирайся, и я скажу тебе, как дать ответ. Но ты свободна поступать, как найдёшь нужным…

Тон разговора был абсолютно категоричен. Лиза не сопротивлялась, что-то пролепетала. Оглушённую этим приказом Душина, её посадили в автомобиль и извилистыми путями привезли в Москву, к станции метро «Речной вокзал».

…Квартира её оказалась пуста. Она включила телевизор, узнала время и день. До возвращения мужа оставалось чуть более двух недель. Мобильником по ряду причин она не пользовалась, и считалось, что она отдыхает на даче. Потому, вероятно, все эти дни — а сколько их было, этих дней? — домашний телефон молчал.

…Лиза машинально входила в эту жизнь. Позвонила в журнал по поводу интервью, заплатила за квартиру. Ела, мылась, заходила в магазин — всё как во сне.

Наконец заглянула в интернет. И содрогнулась. Узнала, что Галина Медакина, жена крупного предпринимателя, погибла в Чили в автокатастрофе. Сам капиталист остался жив.

Но особенно она не задумалась — погибла так погибла. Всё её сознание было направлено на одно: возвращаться к Душину или нет. Это мучило её по ночам, в полудрёме, и тогда, когда во сне возникала страшная чёрная пустота Вериных глаз, и даже тогда, когда мельком пробегали лёгкие детские сны. Тайная бесконечность манила её к Душину, но когда она лежала в своей мягкой тёплой кроватке и гладила свои нежные ноги, ничего, кроме этой неги, не хотелось. Но Душин, его лицо не покидало её изнутри.

И вдруг она решила твёрдо и бесповоротно: не возвращусь. Страх победил страсть. Она дала знать об этом Душину, и он спокойно принял её отказ.

Его тайна легко победила страсть, а может быть, и любовь.

Река жизни

Playboy 4, 2008

 Дима Кокошев был человек странный. Но в молодости, при советской власти, он ещё не был странным. Судите сами: кончил институт, читал книжки, в Бога не верил, имел жену и двоих детей. Зарабатывал в основном частными уроками. А потом стал хиреть. Немощь какая-то в глазах появилась, всё, мол, не так, и нет внутри делового жизненного корня. Просто и смех и грех. А ведь шёл уже двадцать первый век, и пора задуматься.

Но вместо этого Кокошев однажды взял и перепутал имена своих детей. Наташу, самую маленькую, он назвал Ваней, а Ваню он перепутал с неким Петей. Жена тогда дала ему по физиономии и ушла от него, забрав детей. Ушла, собственно говоря, в никуда и детей туда же за собой повела.

Диму тогда объяла грусть. Но на своих частных уроках он не путался. На все вопросы абитуриентов отвечал как автомат. Родители у него давно умерли, а теперь он как будто потерял основу жизни. Правда, в чём эта основа состоит, никто не знал.

И в конце концов решил Кокошев кому-нибудь посвятить свою жизнь. «Мне она совсем не нужна, а кому-нибудь, может быть, пригодится. Жизнь всё-таки не копейка и на улице не валяется», — сказал он самому себе. Но легко сказать — посвятить кому-то жизнь или даже просто отдать ему. Принести на блюдечке и сказать: принимай, браток, подарок, дарю тебе свою жизнь. Но, во-первых, кому? Не первому же встречному. Друзей у Кокошева не было, в конце концов не беда, если отдать свою жизнь Богу, но в Бога Кокошев упорно продолжал не верить. И тут его осенила стойкая мысль. «Поброжу-ка я по Москве-матушке, похожу по знакомым и незнакомым, и на ком сердце ляжет, тому и отдам жизнь», — решил он в глубине своей утробы.

И пошло. На следующий день просто вышел на улицу. Как будто бы в булочную. А на самом деле поглядывал. И приглянулась ему дама, если так можно выразиться. Лет сорока, не больше. Время было тёмное — в моральном смысле — кругом жульё, бандитизм. А Кокошев возьми и подойди к даме. Взглянул ей прямо в её помутневшие от мыслей глаза и твёрдо так сказал:

— Хочу посвятить вам свою жизнь. Примите подарок, не брезгуйте…

Дама истерически завизжала, схватилась даже за голову от страха. Ей показалось, что перед ней стоит крупный бандит и говорит он на своём сленге что-то непонятное и страшное. Такую символику она никогда не слышала. И, визжа, попросту решила, что её хотят зарезать, а потом кому-нибудь посвятить… Кокошев еле ноги унёс. Потому как визг дамы затронул самолюбие прохожих. «Так визжать только на том свете можно», — подумал один из них и захотел ввязаться.

Дима потом так определился: действовать осторожно. Тихонько, как мышка, предложить кому-нибудь свою жизнь. Прослышал он, что на третьем этаже дома, в