в Англии. Я хочу расспросить его обо всем, что он знает, но не сейчас, не здесь.

К тому же, зная Якова, он мог просто пошутить. По его бесстрастному тону и нейтральному выражению лица это почти невозможно определить.

Я перевожу взгляд на него и вижу, что Северин смотрит на меня сузившимися глазами. Выхватив свой телефон из рук Луки, Сев говорит с неожиданной властностью.

— Теодора вне зоны доступа.

Лука поднимает брови. — Почему?

— Если Закари с ней не спит, то никто из нас не спит, — пожимает плечами Сев. — Я просто реалист.

— Если она не в теме, — говорит Эван, шлепая меня по руке в знак спортивной поддержки, — Может, в этом году ты сможешь нацелиться на кого-то, с кем у тебя действительно есть шанс переспать.

Я пожимаю руку и с гримасой отмахиваюсь от его руки. — Этого не будет.

Эван моргает — как будто он, как никто другой, должен быть озадачен концепцией бесповоротной привязанности к одному человеку.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.

— Я ни на кого не ориентируюсь. Теодора — единственная, кто достоин моего желания. Если бы я попытался, то не смог бы остановить свой выбор ни на ком другом. Мы с ней как-то связаны судьбой. Все остальное было бы обречено в принципе.

Мои друзья молча смотрят на меня, как будто я только что заговорил на совершенно чужом для них языке. Наконец Лука нарушает молчание насмешливым хмыканьем.

— Если она твоя суженая, то почему вы до сих пор не вместе?

Я пожимаю плечами. — Нам по семнадцать. Жизнь длинная.

— Черт возьми, — пробурчал Северин. — Ты уже единственный девственник в группе, а теперь говоришь нам, что готов ждать до старости из-за судьбы… Что это вообще за судьба?

Если бы меня хоть немного волновало, что они обо мне думают, я бы, возможно, потрудился объясниться. Но когда я смотрю на их лица, меня переполняет безразличие. У Сэва и Эвана рты приоткрыты в детском замешательстве, у Луки — перекошены в насмешливой ухмылке.

Один только Яков, сидящий чуть поодаль от нас, кажется совершенно безразличным.

— Это его член, — говорит он. — Он может делать с ним все, что захочет.

Его грубые мудрые слова, кажется, вывели Эвана и Сева из состояния оцепенения. Сев вздыхает и снова поворачивается ко мне.

— А что, если ты никогда не сможешь получить ее?

Это хороший вопрос, о котором я часто думал, оставаясь один ночью в своей постели, твердый и напряженный от разочарования, желания и отчаяния.

— Тогда жизнь будет причинять боль, как сука.

Глава 14

Несуществующий философ

Теодора

В конце первого учебного дня 12-го года обучения я заканчиваю последний урок и направляюсь в библиотеку.

Вооружившись списком литературы по новым предметам длиной в милю, я поднимаюсь по широким мраморным ступеням к своему обычному столу, приютившемуся в углу верхнего этажа. Положив вещи и повесив пиджак на спинку стула, я едва не выпрыгиваю из кожи, когда темная фигура выныривает из-за книжных полок.

— С какой стати ты не берешь философию в этом году?

Закари выглядит по-другому. Не только потому, что я не видела его с лета, и теперь он стал выше, шире, красивее, но и потому, что он весь не в себе, а Закари никогда не бывает спокойным и уравновешенным. Его волосы длиннее и слегка взъерошены, а брови нахмурены.

— Простите? — говорю я не потому, что не услышала его, а потому, что нахожусь в затруднительном положении и не уверена, что сказать.

— Тебя не было на моем занятии по философии, и когда я спросил доктора Дювиньи, почему, он сказал, что ты не записана на этот курс.

Я вздохнула и взяла себя в руки. Собрав свои развевающиеся на ветру волосы, я приглаживаю их, а затем закручиваю в узел. Они такие длинные и тяжелые, что постоянно отвлекают меня, а мне это сейчас совсем не нужно.

Закари следит за моими движениями, и я думаю, не отвлекают ли его мои волосы так же, как и меня.

— Я не записывалась на занятия по философии, — отвечаю я ему. Его глаза возвращаются к моим, как только я заговорила. — Не понимаю, почему это тебя удивляет. Я никогда не говорил тебе, что буду поступать.

— Ты никогда ничего мне не говоришь, — говорит он, пренебрежительно махнув рукой. — Но я провожу каждую среду после обеда в течение последних, не знаю, пяти лет, обсуждая с вами этику и философию, так что простите меня за предположение, что вас может волновать эта тема.

Кажется, он искренне расстроен этим. Закари никогда не проявляет сильных эмоций, но он должен. Это ему идет. В нем есть что-то от байронического героя.

Часть меня хочет успокоить его, смягчить и умиротворить, но другая часть меня хочет разжечь пламя его эмоций, наблюдать, как они горят ярким золотым пламенем.

Первая побеждает.

— Конечно, философия мне небезразлична. Но, как ты знаешь, мы можем выбрать только три предмета A-levels. Даже если бы я настаивала на четвертом, он бы не вписался в мое расписание.

— А что же ты выбрала, если не философию?

Его тон холоден и властен, но когда он подходит ближе, меня обволакивает жар его присутствия.

— Если ты хочешь знать, какие предметы я выбрал, ты можешь просто спросить.

— Я и спрашиваю, — говорит он.

— Ты маскируешь свой вопрос, — говорю я ему. — Ты устраиваешь засаду со своим гневом и требовательным тоном… — Я меняю голос, делая его глубже и нарочито жалко имитируя его голос. — Я приказываю тебе, Теодора, ради любви к философии — скажи мне, какой уровень образования ты выбрала. — Я возвращаюсь к своему обычному голосу. — Когда ты мог бы просто прийти ко мне и спросить, совершенно нормально и спокойно, что я выбрала.

Он наблюдает за мной с минуту, выражение его лица смягчается, становясь задумчивым и любопытным. С такого близкого расстояния его одеколон кажется насыщенным и пьянящим, дымно-древесный аромат, который кажется зрелым для его возраста. Я задерживаю дыхание, потому что запах его одеколона придает этому моменту ощущение интимности, хотя это не так.

И последнее, что мне нужно в жизни, — это думать о близости с Закари Блэквудом.

— Что ты собираешься делать теперь, когда у нас больше нет клуба дебатов? — спрашивает он мягким, задумчивым голосом. Он наклоняет голову. — Вся эта тщательно сдерживаемая воинственность, Теодора. Что ты собираешься делать с ней теперь, когда у тебя больше нет формального выхода?

В это время суток в библиотеке тихо, особенно на этом этаже. Тишина густая