«Кажется, Георгий Константинович», – вспоминала Настя.

Но в голову упрямо лезли мысли о муже.

– Давайте, давайте, смелее. Семёнов, Валиев, – требовал следователь.

– Семёнов – председатель, Валиев – директор конюшен, – стараясь быть спокойной, отвечала Настя.

– Хорошо! Они вашу должность не вспомнили. И собственно вас не вспомнили. Но после проводимых процедур вспомнили о неком конюхе, который видел, как вы перед отъездом сыпали что-то в корм лошадям. Что это было?

– Я ничего не сыпала. Мы подписали акт осмотра, и я поехала дальше.

– Хм… Не помните, значит…

– Я помню, – возмутилась Анастасия. – Я не сыпала. Скажите, почему меня задержали?

– По поводу гибели лошадей пока что. Там ещё что-то поговаривают о конфискации вашего имущества. Оно представляет ценность для государства. Требуются уточнения по некоторым вопросам, и пока даже не думайте в ту сторону. Мы о лошадях, Анастасия Алексеевна, о лошадях.

Допрос был долгим и унылым. Настя повторяла одно и то же по нескольку раз.

Потом её отвели в камеру.

Там уже была одна женщина. Она недовольно посмотрела на новенькую и сразу отвернулась.

– Здравствуйте, – сказала Анастасия.

– Здорово! – голос женщины был больше похож на мужской. – Я не люблю разговаривать. Чаще молчи.

Настя присела на краешек нар.

– Чего ты как в гостях? – проворчала соседка. – Ложись и отвернись.

Настя послушалась. Но ложиться не стала. Разулась, стала рассматривать свою опухшую ногу.

Женщина оглянулась и ахнула:

– Боже святый! Да тебе врача надо.

– Не надо. Я сама врач. Ветеринар.

Женщина засмеялась.

– А, ну коли ты кобыла или свинья, тогда и впрямь не надо. Слизняк тебя ещё не бил?

Настя вопросительно посмотрела на женщину.

– Ну этот урод лысый не бил тебя ещё?

– Нет, – помотала головой Настя. – А что, должен?

Женщина усмехнулась:

– Ну, завтра посмотрим, как оно будет. Уже не будешь глаза на меня таращить, нечем будет смотреть на меня.

– Зачем вы меня пугаете? Он был достаточно вежлив, но крайне неприятен на внешность.

– «Крайне неприятен на внешность», – передразнила женщина. – Как поэтически ты выражаешься! Ну ничего, зубы выбьют, перестанешь вообще рот открывать.

Женщина представилась Любовью Ларионовной.

Конечно, судя по тому, как много она разговаривала, сложно было поверить, что она не любит это дело.

– Этот Слизняк – один из самых жестоких следователей. К нему абы кого не ставят. Если ты попала к нему, то жить тебе недолго.

Настя слушала и ужасалась. Уже и впрямь хотелось отвернуться и не разговаривать.

Но молчать не получалось.

– Еды вечером не жди. Первую порцию получишь завтра после обеда. Тут вот так. Поморят голодом, потом допрос, а потом кормят. Есть невозможно. Картофельные очистки и жёсткий горох. В день рождения Сталина давали кусок собачатины. Если пробудешь тут до следующего его дня рождения, попробуешь, насколько это вкусно после гороха и очисток.

Купаться водят раз в две недели. Все в одном месте моются. Сначала женщины, следом заходят мужчины, потом подростки. Часто не бывает воды, тогда просто стоим и ждём, когда нас позовут одеваться.

Настя стала проваливаться в сон, а Любовь Ларионовна всё говорила и говорила.

Утром её опять позвали на допрос. Боль в ноге чуть поутихла. Настя встала с койки, прихрамывая, направилась к двери.

Любовь Ларионовна тотчас подскочила и завопила:

– Поспать не дают, ходят тут всякие. Просила же, чтобы ко мне никого не подселяли.

– Цыц! – прикрикнул на неё дежурный.

Она всё кричала вслед.

В комнате был всё тот же лысый.

На нём сегодня был чёрный костюм, у стула стояла с позолоченной рукоятью трость. Он встал, опираясь на неё.

«Странно, – подумала Анастасия, – вчера ходил без трости».

– Здравствуйте, Анастасия Алексеевна!

Настя даже вздрогнула. Голос у лысого был другим.

Она напряглась, стала всматриваться в него.

Лысина, мокроватое на вид слишком гладкое лицо, ехидная улыбка, маленькие слегка раскосые глаза, но голос… Голос был другим: чуть выше и писклявее.

Он подошёл, взял Настю за руку и резко рванул на себя.

Настя вскрикнула, упала.

– Я не давал команды садиться.

Лысый ходил вокруг Насти. Было слышно, как он тяжело дышит от злости.

– Лошадей государственных сгубила, гадина! Макарова-Вистицкая. Как жаль, что вас не добили ещё в революцию. Это всё отпрыски богачей. Они против советской власти строят козни.

Настя до сих пор не понимала, как человек мог так измениться за одну ночь.

Но когда в комнату вошёл другой, всё поняла.

Это были близнецы. И именно этот с тростью и был, по-видимому, тем Слизняком, о котором говорила Любовь Ларионовна.

Он присел на корточки рядом с Настей и схватил её за волосы.

А дальше она уже ничего не помнила.

Только когда услышала знакомый голос откуда-то издалека, попыталась открыть глаза. Получилось это с трудом.

Одним глазом рассмотрела говорившего.

Над ней склонялся Пётр Александрович и говорил:

– Настенька, душа моя! Ну что, не передумала?

Настя закрыла глаза.

– Не передумала? – орал ей в ухо Пётр. – Ты меня опозорить решила? Я гостей позвал! Выходишь за меня замуж?

– Афанасий жив… – с большим трудом прошептала Настя.

– Кто жив? – удивился Пётр.

Но Настя уже ничего ему не отвечала.

Она слышала, как Пётр давал наставления Любови Ларионовной, чтобы та уговорила Настю выйти за него замуж. Обещал женщине свободу.

– Ой, – усмехалась Любовь Ларионовна, – обещанного я не дождусь. Никто меня не отпустит, женишок. Если только ты вместо неё меня замуж возьмёшь, тогда другое дело.

– Сдалась ты мне.

* * *

– Ты только Савелию ничего не говори, – попросила Гуля Тамару. – Мы сначала всё разузнаем, а потом и скажем ему, где искать Ингу. Представляешь, какие у него будут счастливые глаза!

Тамара не представляла. Она вообще не понимала, к чему Гуля всё это задумала. Тамара обижалась на неё за то, что та не восприняла всерьёз её слова о любви к Савелию. А ведь Тамара и впрямь влюбилась. Более того, она решила, что если раньше Гули узнает об Инге, опередит её. Но не для того, чтобы рассказать Савелию, а для того, чтобы предупредить Ингу.

«Тогда, – думала Тамара, – Инга не вернётся в подземелье, и одной соперницей станет меньше».

У гаражей Гуля резко остановилась.

Тамара бежала впереди.

– Стой, – крикнула она Тамаре.

Та обернулась. Но послушалась.

– Стой, Тома! Нельзя туда.

– Почему?

– Савелий знак оставил. Видишь? На гараже треугольник. Что-то случилось там, – голос Гули дрожал.

– Так давай проверим! Чего тут стоять? Нарисовать можно что угодно!

Тамара подняла камешек и нацарапала на воротах гаража треугольник.

– Видишь, я могу их тут на всех гаражах нарисовать! И что теперь, домой не идти?

– Тамара! – Гуля топнула ногой. – Сказано тебе, туда нельзя.

То,