Тонино Гуэрра: парадоксы «последнего гения»

В 1987 году в Юрмале по давно заведенной традиции после ужина обитатели Дома творчества писателей выползали на берег моря на традиционную прогулку, отправляясь по пляжу, как правило, в сторону Дзинтари, где проходили концерты и бурлила «светская жизнь». Для тех, кто отдавал предпочтение более философскому времяпрепровождению, предоставлялась возможность полюбоваться закатом со скамеек, возвышавшихся над дюнами. Оттуда открывался чудесный вид на солнце, медленно ускользавшее за линию горизонта. Сюда собирались в основном те, для кого многокилометровое гулянье не являлось приоритетным, а неторопливая беседа или спокойное сидение давали новые эмоции для литературного творчества. Общаясь в основном со своими сверстниками, мы с Ириной довольно редко оказывались в ветеранских компаниях, но однажды во второй половине дня, когда мы возвращались с прогулки, около лестницы, ведущей к главному корпусу, нас окликнула Дзидра Тубельская, вдова драматурга Л. Тура, для своих – Зюка, наша старинная приятельница. «Женя, дорогой, как хорошо, что мы встретились! Только что я рассказывала о твоих врачебных подвигах анестезиолога и иглотерапевта нашему итальянскому другу Тонино», – и показала на господина невысокого роста, слегка сгорбленного, с обветренным лицом, нездешнего вида, держащего за руку стильно одетую даму с рыжими волосами и голубыми глазами. Лора Гуэрра (Яблочкова) – это была она – перевела слова Зюки на итальянский и, обращаясь ко мне, сообщила дополнительно, что ее муж испытывает некий пиетет перед советскими врачами и приглашает доктора с женой на кофе с бальзамом и розовыми булочками. Как назло, погода, как часто случается на взморье, стала на глазах ухудшаться, похолодало, налетел порывистый ветер, и с неба полило. Стало понятно, что обещанная прогнозом погоды дождливая неделя на подходе. Сидеть на открытом воздухе не представлялось возможным, и мы зашли в столовую.

Лора Гуэрра. 2011

Господин Тонино Гуэрра, одетый в светлую рубашку и шерстяную кофту крупной вязки, усевшись поудобнее в глубоком кресле и лишь изредка пригубливая ликер, сразу взял быка за рога и, темпераментно помогая себе жестами, стал рассказывать историю своей болезни и знакомства с «Сашей», директором НИИ нейрохирургии имени Бурденко академиком РАН и РАМН Александром Коноваловым, произошедшего за несколько лет до нашей встречи, изредка делая паузы для переводчицы. Драматизм повествования заключался в том, что Тонино в Италии во время планового обследования поставили диагноз «опухоль головного мозга», настаивая на немедленном оперативном вмешательстве по жизненным показаниям. На семейном совете решили немедленно вылететь в Москву и просить выдающегося нейрохирурга, то есть «Сашу», давнего приятеля, мужа школьной подруги Лоры, самому принять участие в операции, так как Тонино доверяет только ему. В институте в течение нескольких дней, основываясь на исследованиях итальянских коллег, подтвердили диагноз и успешно удалили опухоль. Лора неотступно находилась рядом и во время операции, и в реанимации в качестве жены и переводчика. «Так что у него есть за что относиться к нашей стране и особенно к ее врачам с интересом и почтением», – продолжила Лора. Но, кроме этого, он недавно прочитал в итальянском журнале о том, что наркоз оказывает вредное воздействие на организм, влияя на память и потенцию. Последнее можно было и не переводить, потому что слова сопровождались пояснительными жестами Тонино, понятными и без перевода. Наступила пауза, давшая мне возможность подробно, останавливаясь на действиях нейролептиков и анальгетиков, описать беспочвенность излишних волнений как в первом, так и во втором случае. Кроме этого, пока я детально излагал возможные осложнения, связанные с гипоксией мозга, по глазам Лоры мне стало понятно, что медицинскую лекцию следует заканчивать, не показав все свои знания в этой области. Поняв намек, я замолчал. Тонино с возгласами «Браво!» поблагодарил меня по-итальянски и рассказал несколько чудесных историй. Одну, совершенную и изящную, как и все, что он написал или к чему прикасался, названную им «Иллюзии», привожу ниже.

«Одна русская балерина, которой было уже 70 лет и которая вела танец в школах, однажды покорила совсем молодого человека своей высокой и еще стройной фигурой. И он последовал за ней. Тогда она бросилась к дому, чтобы он не смог догнать ее. И, взволнованная, тяжело дыша, закрылась в квартире. Молодая дочь спросила, что с ней случилось. “Удивительная история, – ответила старая мать. – За мной следовал юноша. Я не хотела, чтобы он увидел мое лицо и разочаровался моим возрастом. Посмотри в окно, стоит ли он там, внизу?” Дочь подошла к окну и увидела старика, который смотрел вверх».

Тонино Гуэрра с Лизой и Андреем Табачниковыми в Пеннебилли. 2011

Через несколько дней Тонино протянул мне свою пастель с памятной надписью, подтверждавшую, что судьба подарила мне удивительное знакомство с итальянским сценаристом, философом, кинодраматургом и соавтором гениев кинематографа, архитектором и художником, писателем и поэтом, агрономом и садовником.

«Парящий ковер» – памятник соляным копям в Червии

За несколько месяцев до того, как Тонино покинул этот мир, семья моего сына стала гостями волшебного мира, созданного мастером, как бы продолжая наше знакомство, начавшееся более двадцати лет назад.

За домом Тонино Гуэрра «Цветок любви». Джульетта Мазина и Федерико Феллини

Вся Романья, от Пеннебилли (где покоится прах поэта в скале собственного сада Дома миндаля) до самых красивых мест Ривьеры и окрестностей, может выступать в качестве музея под открытым небом поэзии Тонино Гуэрры.

Но самым любимым для меня произведением мастера является «Парящий ковер» в городе Червия, представляющий собой широкий, неправильной формы пруд, наполненный водой, по которому с помощью мозаичного ковра переносятся холмы соли и виднеются кустики тростника – память о местных соляных копях Червии. Ковер, перекликающийся с «Ковром» на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, по-своему увиденной могилой великого танцора Рудольфа Нуриева… Все, к чему прикасался Тонино, получало новое и вечное, гениальное значение.

Часть II

Переплетения судеб

Босоногое детство, шальная юность…

Детские и школьные годы

У каждого нормального ребенка есть любимая игрушка. Не стал исключением и я. Насколько помню, символом детства стал для меня гимнаст, сделанный из твердого целлулоида, прикрепленный к металлической раме и вытворяющий разные кульбиты. Причина его движений навсегда исчезла из моей памяти.

Кроме этого ощущения радости бытия вырисовывается в памяти то счастье, что я испытывал, когда доводилось двигать взад и вперед деревянный состав, состоявший из черного