Я поставил два фридрихсдора. Шарик долго летал по колесу,наконец стал прыгать по зазубринам. Бабушка замерла и стиснула мою руку, ивдруг — хлоп!

— Zего, — провозгласил крупер.

— Видишь, видишь! — быстро обернулась ко мне бабушка, всясияющая и довольная. — Я ведь сказала, сказала тебе! И надоумил меня самгосподь поставить два золотых. Ну, сколько же я теперь получу? Что ж не выдают?Потапыч, Марфа, где же они? Наши все куда же ушли? Потапыч, Потапыч!

— Бабушка, после, — шептал я, — Потапыч у дверей, его сюдане пустят. Смотрите, бабушка, вам деньги выдают, получайте! Бабушке выкинулизапечатанный в синей бумажке тяжеловесный сверток с пятидесятью фридрихсдорамии отсчитали не запечатанных еще двадцать фридрихсдоров. Все это я пригреб кбабушке лопаткой.

— Faites le jeu, messieurs! Faites le jeu, messieurs! Rienne va plus?[38] — возглашал крупер, приглашая ставить и готовясь вертетьрулетку.

— Господи! опоздали! сейчас завертят! Ставь, ставь! —захлопотала бабушка, — да не мешкай, скорее, — выходила она из себя, толкаяменя изо всех сил.

— Да куда ставить-то, бабушка?

— На zero, на zero! опять на zero! Ставь как можно больше!Сколько у нас всего? Семьдесят фридрихсдоров? Нечего их жалеть, ставь подвадцати фридрихсдоров разом.

— Опомнитесь, бабушка! Он иногда по двести раз не выходит!Уверяю вас, вы весь капитал проставите.

— Ну, врешь, врешь! ставь! Вот язык-то звенит! Знаю, чтоделаю, — даже затряслась в исступлении бабушка.

— По уставу разом более двенадцати фридрихсдоров на zeroставить не позволено, бабушка, — ну вот я поставил.

— Как не позволено? Да ты не врешь ли? Мусье! мусье! —затолкала она крупера, сидевшего тут же подле нее слева и приготовившегосявертеть, — combien zero? douze? douze?[39] Я поскорее растолковал вопроспо-французски.

— Oui, madame[40], — вежливо подтвердил крупер, — равно каквсякая единичная ставка не должна превышать разом четырех тысяч флоринов, поуставу, — прибавил он в пояснение.

— Ну, нечего делать, ставь двенадцать.

— Le jeu est fait![41] — крикнул крупер. Колесо завертелось,и вышло тринадцать. Проиграли!

— Еще! еще! еще! ставь еще! — кричала бабушка. Я уже непротиворечил и, пожимая плечами, поставил еще двенадцать фридрихсдоров. Колесовертелось долго. Бабушка просто дрожала, следя за колесом. «Да неужто она и всамом деле думает опять zero выиграть?» — подумал я, смотря на нее судивлением. Решительное убеждение в выигрыше сияло на лице ее, непременноеожидание, что вот-вот сейчас крикнут: zero! Шарик вскочил в клетку.

— Zero! — крикнул крупер.

— Что!!! — с неистовым торжеством обратилась ко мне бабушка.

Я сам был игрок; я почувствовал это в ту самую минуту. Уменя руки-ноги дрожали, в голову ударило. Конечно, это был редкий случай, чтона каких-нибудь десяти ударах три раза выскочил zero; но особенно удивительноготут не было ничего. Я сам был свидетелем, как третьего дня вышло три zero срядуи при этом один из игроков, ревностно отмечавший на бумажке удары, громкозаметил, что не далее, как вчера, этот же самый zero упал в целые сутки одинраз.

С бабушкой, как с выигравшей самый значительный выигрыш, особенновнимательно и почтительно рассчитались. Ей приходилось получить ровно четырестадвадцать фридрихсдоров, то есть четыре тысячи флоринов и двадцатьфридрихсдоров. Двадцать фридрихсдоров ей выдали золотом, а четыре тысячи —банковыми билетами.

На этот раз бабушка уже не звала Потапыча; она была занятане тем. Она даже не толкалась и не дрожала снаружи. Она, если можно таквыразиться, дрожала изнутри. Вся на чем-то сосредоточилась, так и прицелилась:

— Алексей Иванович! он сказал, зараз можно только четыретысячи флоринов поставить? На, бери, ставь эти все четыре на красную, — решилабабушка.

Было бесполезно отговаривать. Колесо завертелось.

— Rouge! — провозгласил крупер.

Опять выигрыш в четыре тысячи флоринов, всего, стало быть,восемь.

— Четыре сюда мне давай, а четыре ставь опять на красную, —командовала бабушка.

Я поставил опять четыре тысячи.

— Rouge! — провозгласил снова крупер.

— Итого двенадцать! Давай их все сюда. Золото ссыпай сюда, вкошелек, а билеты спрячь.

— Довольно! Домой! Откатите кресла!

Кресла откатили к дверям, на другой конец залы. Бабушкасияла. Все наши стеснились тотчас же кругом нее с поздравлениями. Как ниэксцентрично было поведение бабушки, но ее триумф покрывал многое, и генералуже не боялся скомпрометировать себя в публике родственными отношениями с такойстранной женщиной. С снисходительною и фамильярно-веселою улыбкою, как бы тешаребенка, поздравил он бабушку. Впрочем, он был видимо поражен, равно как и всезрители. Кругом говорили и указывали на бабушку. Многие проходили мимо нее,чтобы ближе ее рассмотреть. Мистер Астлей толковал о ней в стороне с двумясвоими знакомыми англичанами. Несколько величавых зрительниц, дам, с величавымнедоумением рассматривали ее как какое-то чудо. Де-Грие так и рассыпался впоздравлениях и улыбках.

— Quelle victoire![42] — говорил он.

— Mais, madame, c'etait du feu![43] — прибавила сзаигрывающей улыбкой mademoiselle Blanche.

— Да-с, вот взяла да и выиграла двенадцать тысяч флоринов!Какое двенадцать, а золото-то? С золотом почти что тринадцать выйдет. Этосколько по-нашему? Тысяч шесть, что ли, будет?

Я доложил, что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу,пожалуй, и до восьми дойдет.

— Шутка, восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничегоне делаете! Потапыч, Марфа, видели?

— Матушка, да как это вы? Восемь тысяч рублей, — восклицала,извиваясь, Марфа.

— Нате, вот вам от меня по пяти золотых, вот! Потапыч иМарфа бросились целовать ручки.

— И носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому,Алексей Иванович. Что это лакей кланяется, и другой тоже? Поздравляют? Дай имтоже по фридрихсдору.