— стучал коридорный слуга, а за ним, в нескольких шагах,стоял Потапыч. Послы были от бабушки. Требовалось сыскать и доставить менянемедленно, «сердятся», — сообщил Потапыч.

— Но ведь еще только половина четвертого!

— Они и заснуть не могли, все ворочались, потом вдругвстали, кресла потребовали и за вами. Уж они теперь на крыльце-с…

— Quelle megere![52] — крикнул Де-Грие.

Действительно, я нашел бабушку уже на крыльце, выходящую изтерпения, что меня нет. До четырех часов она не выдержала.

— Ну, подымайте! — крикнула она, и мы отправились опять нарулетку.

Бабушка была в нетерпеливом и раздражительном состояниидуха; видно было, что рулетка у ней крепко засела в голове. Ко всему остальномуона была невнимательна и вообще крайне рассеянна. Ни про что, например, подороге ни расспрашивала, как давеча. Увидя одну богатейшую коляску,промчавшуюся мимо нас вихрем, она было подняла руку и спросила: «Что такое?Чьи?» — но, кажется, и не расслышала моего ответа; задумчивость ее беспрерывнопрерывалась резкими и нетерпеливыми телодвижениями и выходками. Когда я ейпоказал издали, уже подходя к воксалу, барона и баронессу Вурмергельм, онарассеянно посмотрела и совершенно равнодушно сказала: «А!» — и, быстро обернувшиськ Потапычу и Марфе, шагавшим сзади, отрезала им:

— Ну, вы зачем увязались? Не каждый раз брать вас! Ступайтедомой! Мне и тебя довольно, — прибавила она мне, когда те торопливо поклонилисьи воротились домой.

В воксале бабушку уже ждали. Тотчас же отгородили ей то жесамое место, возле крупера. Мне кажется, эти круперы, всегда такие чинные ипредставляющие из себя обыкновенных чиновников, которым почти решительно всеравно: выиграет ли банк или проиграет, — вовсе не равнодушны к проигрышу банкаи, уж конечно, снабжены кой-какими инструкциями для привлечения игроков и длявящего наблюдения казенного интереса, за что непременно и сами получают призы ипремии. По крайней мере на бабушку смотрели уж как на жертвочку. Затем, что унас предполагали, то и случилось.

Вот как было дело.

Бабушка прямо накинулась на zero и тотчас же велела ставитьпо двенадцати фридрихсдоров. Поставили раз, второй, третий — zero не выходил.«Ставь, ставь!» — толкала меня бабушка в нетерпении. Я слушался.

— Сколько раз проставили? — спросила она наконец, скрежещазубами от нетерпения.

— Да уж двенадцатый раз ставил, бабушка. Сто сорок четырефридрихсдора проставили. Я вам говорю, бабушка, до вечера, пожалуй…

— Молчи! — перебила бабушка. — Поставь на него и поставьсейчас на красную тысячу гульденов. На, вот билет.

Красная вышла, а zero опять лопнул; воротили тысячугульденов.

— Видишь, видишь! — шептала бабушка, — почти все, чтопроставили, воротили. Ставь опять на zero; еще раз десять поставим и бросим.

Но на пятом разе бабушка совсем соскучилась.

— Брось этот пакостный зеришко к черту. На, ставь все четыретысячи гульденов на красную, — приказала она.

— Бабушка! много будет; ну как не выйдет красная, — умоляля; но бабушка чуть меня не прибила. (А впрочем, она так толкалась, что почти,можно сказать, и дралась.) Нечего было делать, я поставил на красную все четыретысячи гульденов, выигранные давеча. Колесо завертелось. Бабушка сиделаспокойно и гордо выпрямившись, не сомневаясь в непременном выигрыше.

— Zero, — возгласил крупер.

Сначала бабушка не поняла, но когда увидала, что круперзагреб ее четыре тысячи гульденов, вместе со всем, что стояло на столе, иузнала, что zero, который так долго не выходил и на котором мы проставили почтидвести фридрихсдоров, выскочил, как нарочно, тогда, когда бабушка только чтоего обругала и бросила, то ахнула и на всю залу сплеснула руками. Кругом дажезасмеялись.

— Батюшки! Он тут-то проклятый и выскочил! — вопила бабушка,— ведь эдакой, эдакой окаянный! Это ты! Это все ты! — свирепо накинулась наменя, толкаясь. — Это ты меня отговорил.

— Бабушка, я вам дело говорил, как могу отвечать я за всешансы?

— Я-те дам шансы! — шептала она грозно, — пошел вон от меня.

— Прощайте, бабушка, — повернулся я уходить.

— Алексей Иванович, Алексей Иванович, останься! Куда ты? Ну,чего, чего? Ишь рассердился! Дурак! Ну побудь, побудь еще, ну, не сердись, ясама дура! Ну скажи, ну что теперь делать!

— Я, бабушка, не возьмусь вам подсказывать, потому что выменя же будете обвинять. Играйте сами; приказывайте, я ставить буду.

— Ну, ну! ну ставь еще четыре тысячи гульденов на красную!Вот бумажник, бери. — Она вынула из кармана и подала мне бумажник. — Ну, берискорей, тут двадцать тысяч рублей чистыми деньгами.

— Бабушка, — прошептал я, — такие куши…

— Жива не хочу быть — отыграюсь. Ставь! — Поставили ипроиграли.

— Ставь, ставь, все восемь ставь!

— Нельзя, бабушка, самый большой куш четыре!..

— Ну ставь четыре!

На этот раз выиграли. Бабушка ободрилась.

— Видишь, видишь! — затолкала она меня, — ставь опятьчетыре!

Поставили — проиграли; потом еще и еще проиграли.

— Бабушка, все двенадцать тысяч ушли, — доложил я.

— Вижу, что все ушли, — проговорила она в каком-тоспокойствии бешенства, если так можно выразиться, — вижу, батюшка, вижу, —бормотала она, смотря пред собою неподвижно и как будто раздумывая, — эх! живане хочу быть, ставь еще четыре тысячи гульденов!

— Да денег нет, бабушка; тут в бумажнике наши пятипроцентныеи еще какие-то переводы есть, а денег нет.

— А в кошельке?

— Мелочь осталась, бабушка.

— Есть здесь меняльные лавки? Мне сказали, что все нашибумаги разменять можно, — решительно спросила бабушка.

— О, сколько угодно! Но что вы потеряете за промен, так… самжид ужаснется!

— Вздор! Отыграюсь! Вези. Позвать этих болванов!

Я откатил кресла, явились носильщики, и мы покатили извоксала.

— Скорей, скорей, скорей! — командовала бабушка. — Показывайдорогу, Алексей Иванович, да поближе возьми… а далеко?

— Два шага, бабушка.

Но на повороте из сквера в аллею встретилась нам вся нашакомпания: генерал, Де-Грие и m-lle Blanche с маменькой. Полины Александровны сними не было, мистера Астлея тоже.