Гонка между утилитарным и эмоциональным выбором происходит в двух разных узловых точках мозга. Эмоциональные аргументы систематизируются в медиальной части лобной коры, а свидетельства в пользу прагматических соображений накапливаются в латеральной части.

Точно так же, как мы можем изменять работу участка мозга, позволяющего понимать позицию другого человека, и влиять на способность пользоваться теорией разума, мы способны вмешиваться в работу этих двух мозговых систем с целью тормозить эмоциональную часть и поощрять прагматичные решения. Великие лидеры, такие как Черчилль, обычно развивают возможности и стратегии, приглушающие эмоциональную сторону и помогающие мыслить отвлеченно. Эмоциональная способность к сопереживанию тоже может приводить к совершению всевозможных несправедливостей. С утилитарной и эгалитарной перспективы справедливости, просвещения и государственного управления возникает необходимость отстраняться от некоторых эмоциональных соображений, как это делал Черчилль. Сопереживание и сочувствие – фундаментальные ценности по отношению к нашим согражданам – перестают действовать, когда цель заключается в достижении общего блага без привилегий и отличий.

В повседневной жизни есть очень простые способы придавать приоритетное значение той или иной системе. Один из самых наглядных примеров был продемонстрирован моим каталонским другом Альберто Костой. Согласно его утверждению, когда мы изучаем новый язык, наш мозг переходит в режим действия, благоприятствующий механизмам контроля и той части лобной коры, которая управляет прагматической и рациональной системой мозга. Согласно его тезису, мы можем изменять нашу этическую и нравственную позицию в зависимости от языка, на котором мы говорим. И это происходит на самом деле!

Альберто Коста доказал, что коренные испанцы становятся более прагматичными, когда говорят и думают по-английски. Если поставить испаноязычного участника перед дилеммой «человека на мосту», сформулированной на английском языке, то он во многих случаях окажется более склонен толкнуть ближнего под трамвай. То же самое происходит с англоязычными участниками: они становятся более прагматичными, когда решают подобные дилеммы на испанском языке. Для человека с родным английским языком проще толкнуть ближнего под трамвай по-испански.

Альберт сделал юмористический вывод из своего исследования, но в нем определенно есть зерно истины. Битва между утилитарным и эмоциональным началом не сводится к решению абстрактных дилемм – она проявляется почти во всех наших рассуждениях. Во многих случаях безопасность нашего дома защищается ревностнее, чем все остальное. Мы более агрессивны и иногда более безжалостны по отношению к тем, кого больше всего любим.

Это странный парадокс любви. В ничем не омраченных и беспристрастных отношениях с прекрасными перспективами вдруг возникают ревность, боль и усталость, а иногда даже иррациональная ярость. Предмет раздора между супругами, который кажется принципиальным, когда мы сами участвуем в споре, выглядит незначительным и часто нелепым, с точки зрения стороннего наблюдателя. Почему они ссорятся из-за такого пустяка? Почему один или другой просто не уступит ради общего согласия? Ответ в том, что при обсуждении мы занимаем не утилитарную, а своенравную деонтологическую позицию. Порог чувствительности к деонтологическим аргументам резко снижается, и мы не готовы приложить ни малейшего усилия к разрешению ситуации и смягчению напряженности. Очевидно, было бы лучше вести себя более рационально. Вопрос в том, как это сделать. И Альберт, наполовину в шутку, наполовину всерьез, предлагает следующее: когда мы в следующий раз будем горячо спорить с любимым человеком, нужно перейти на испанский (или на любой другой не родной язык). Это позволит направить спор в более рациональное русло, менее обремененное эмоциональными эпитетами.

Нравственное равновесие – сложный вопрос. Во многих случаях для прагматичных и рациональных действий необходимо отрешиться от сильных эмоциональных аргументов. Это подразумевает (чаще всего неявно) присвоение ценности (или стоимости) таким темам, которые с деонтологической точки зрения невозможно оценить в количественном отношении.

Давайте проведем умозрительный эксперимент для иллюстрации этой идеи. Представьте, что вы опаздываете на важную встречу. Вы проехали железнодорожный переезд и поняли, что предупредительные сигналы не работают. Вам повезло, что, когда вы переезжали железнодорожные пути, там не оказалось поезда. Но вы понимаете, что когда движение станет более плотным, кто-то обязательно попадет под поезд и скорее всего погибнет. Вы набираете 999, чтобы оповестить экстренную службу, но в то же время сознаете, что если не сделаете звонок, то из-за страшной аварии улицы сзади будут перекрыты, и движение впереди станет более свободным. Тогда вы вовремя успеете на работу. Сможете ли вы повесить трубку и позволить кому-то умереть, чтобы выиграть несколько минут и вовремя успеть на важную встречу? Разумеется нет. Такой вопрос кажется абсурдным.

Теперь представьте, что в том же автомобиле едут пять человек. Вы единственный, кто понял, что предупредительные сигналы не работают, – возможно, потому, что в детстве играли в электрическую железную дорогу. Задайте себе тот же вопрос, и несомненно, вы получите такой же ответ. Даже если никто не узнал бы о вашем «грехе», вы сделаете звонок и предотвратите катастрофу. Не имеет значения, сколько людей опоздает из-за вашего звонка: пять, десять или целый миллион. Их опоздание ничего не добавит к цене одной жизни. У большинства из нас есть твердое убеждение, что независимо от сути проблемы, аргумент о жизни и смерти перевешивает все остальные соображения.

Однако мы не всегда живем в соответствии с этим убеждением. Хотя предыдущая дилемма может показаться абсурдной, водители и регулировщики транспортного движения в крупных городах ежедневно принимают сходные решения. Только в Великобритании около 1700 человек погибает в результате дорожных аварий. И хотя дела значительно улучшились по сравнению с 1980-ми годами (около 6000 смертей), эта цифра могла бы быть еще ниже, если бы скорость движения в городе была ограничена, скажем, до 40 км в час. Но разумеется, это имеет свою цену. Тогда нам придется вдвое дольше добираться до работы[39].

Если забыть о случаях, когда быстрая езда спасает жизнь (машины «скорой помощи»), то становится ясно, что все мы неосознанно и поверхностно решаем уравнение, на одной стороне которого находится время, срочность, производительность и работа, а на другой – жизнь и смерть.

Установление нравственных правил и принципов – огромная тема, которая находится в центре нашего общественного договора и выходит далеко за рамки анализа того, каким образом мозг формирует моральные суждения. Знание о том, что некоторые вещи делают нас более прагматичными, может быть полезным для людей, которым приходится мыслить логически в напряженных ситуациях, но оно недопустимо при оправдании той или иной нравственной позиции. Эти дилеммы полезны лишь для того, чтобы мы лучше могли узнать самих себя. Это зеркала, отражающие наши реакции и наших внутренних демонов, так что в конце концов они становятся подвластны нам и больше не могут определять наши поступки.