– Стоп, машина! – скомандовал изумлённому водителю Дорошин, вскакивая с места. И тот так ударил по тормозам от неожиданности, что в проход полетели сумки и чемоданы. А сами пассажиры схватились за ушибленные бока и конечности.

– Всем из автобуса! Ложись! – закричал Павел, вцепившись в металлический поручень и беря на себя ответственность за руководство ситуацией.

В этот момент совсем рядом заработала автоматическая пушка, и её разрывы фонтанчиками заградительного огня легли прямо по курсу снижавшегося второго истребителя-бомбардировщика.

«Грамотно работает! Хочет поставить заслон!» – мысленно оценил мастерство стрелка Дорошин, падая лицом в ближайший бархан. Краем глаза он засёк смельчака, который вёл прицельную стрельбу из кузова замыкавшей колонну машины сопровождения. В какой-то момент Павлу даже показалось, что стрелок ему хорошо знаком.

Вторая хищная птица со свистом промчалась над их головами, обдав жаром сжатого воздуха и гарью горелого топлива. Затем раздалось несколько разрывов, и всех окатило песчаным душем.

В следующий момент Дорошин поднял голову, провожая взглядом боевую машину. На фюзеляже истребителя и его крыльях красовались знаки французских ВВС.

– Ах вы, лягушатники драные! – зло сквозь зубы процедил Павел. – Что творят, а?!

Вскочив на ноги, он торопливо отряхнулся и побежал к временно замолчавшей автоматической установке. Люди в ужасе кричали и метались вдоль дороги.

– Назад, Павел! – крикнул с машины Александр. Он сидел на вращающемся стуле наводчика и держался за спусковой автомат. – Смотри, они возвращаются!

Дорошин обернулся. Далеко в небе первый из истребителей заканчивал боевой разворот.

– Ну, блин, твари! – не выдержал Павел, вновь бросаясь за бархан, где он только что лежал, хлопнув на ходу по торчащей из-за бугра вихрастой голове любопытного Ивана. – Лежи, дубина, пока бестолковку не отстрелили! – не слишком подбирая выражения, прикрикнул на парня.

Иван что-то пробубнил в ответ, но послушался своеобразного дружеского совета.

Вновь заработала пушка. Александр выставил режим стрельбы одиночными выстрелами и упрямо укладывал заградительные фонтанчики огня прямо по курсу снижающихся боевых машин.

«Боеприпасов в обрез!» – догадался Дорошин. Он лежал затаив дыхание и молча наблюдал за неравным поединком. Более ничего не оставалось. Он видел, как близко от серебристых хищников ложатся разрывы, не давая им прицелиться. Наконец самолеты, не выдержав решительного отпора, боковым креном стали уходить в сторону моря.

Павел заметил, как перед крутым виражом от второй машины отделились две светящиеся трассы и понеслись в сторону сопротивлявшегося смельчака. Дорошину показалось, что от напряжения у него остановилось сердце, и в этот момент раздались разрывы – один, словно пустой хлопок, и второй, более мощный, засыпавший всех песком.

Ещё не видя того, что произошло, но предчувствуя беду, Павел вскочил и стал карабкаться наверх, увязая в песке. От машины, которая полминуты назад вела огонь по воздушному противнику, валил едкий густой дым.

Не разбирая дороги, отплёвываясь на ходу от попавшего в рот песка, изо всех сил Павел рванулся к объятой пламенем раскорёженной груде металла, где только что сидел его друг. Туда же со всех сторон бежало ещё несколько человек в камуфляже, среди которых Павел сразу узнал Борислава. Серб первым достиг цели и стал выволакивать из облака сизого дыма и пламени обмякшее тело Александра.

– Саня, Саня!.. – задыхаясь от волнения и бега, подскочил к другу Дорошин.

Отяжелевшее тело раненого положили на песчаный склон. На его груди расплывалось багровое пятно. Борислав суетился рядом, пытаясь перевязать рану.

– Пусти, – тихо, почти беззвучно попросил его Александр, и серб замер, пропуская вперёд Дорошина. – Паша, я … – зашелестел одними губами товарищ, – …возьми у меня в кармане… – Слова с трудом давались умирающему.

Дрожащими пальцами Павел расстегнул влажный нагрудный карман форменной куртки Александра. В нём находился окровавленный конверт с киевским адресом, в котором лежал лист исписанной бумаги и фото Оксаны, бывшей жены его товарища.

Какой красивой и беззаботно молодой была она на фото! Длинные чёрные волосы небрежно разбросаны по плечам, а в огромных южных глазах затаилось солнечное лукавство.

– Отправь письмо, – еле слышно попросил друг, – пусть знает, что я простил её и… – Александр умолк, тяжело захрипев. На его губах проступила кровавая пена.

Плечи Дорошина сотрясала сухая судорога. Дышать стало трудно – в груди застрял готовый вырваться наружу то ли крик, то ли вой.

– Паш, не бросай меня… похорони по-христиански… – Это были последние слова ушедшего от него навсегда старого друга.

Больше Дорошин себя уже не сдерживал. Слёзы градом катились по его лицу, оставляя разводы на грязных щеках. В его рыданиях, почти рыке, смешалось всё: горечь утраты, тоска от бесцельной жизни и глухая злость.

Рядом крестился православный серб, застыли в немой скорби боевые товарищи погибшего.

А дальше растерянно выстроилось молчаливое кольцо из пассажиров автобуса. Лица итальянцев погрустнели и вытянулись. Они без конца целовали свои нательные кресты, держа их в руках, и что-то бубнили, шевеля губами и закатывая глаза к небу.

– Никитка, здравствуй, это – я. Как ты себя чувствуешь?

– Всё ок, ма, не беспокойся! Ты-то сама как? Как там бабуля?… – выпалил на одном дыхании сразу все вопросы Никита.

– У меня всё нормально. Так же и у бабушки, только у неё ноги очень болят последнее время. Ты когда к нам в гости заглянешь? – поинтересовалась Светлана Леонидовна, всё не решаясь задать главный вопрос, из-за которого и позвонила своему взрослому сыну.

– Ма, ну я сейчас занят! – заупрямился Никита. – Давай созвонимся на следующей неделе?

– Ты у нас не был почти месяц. Кстати, на следующей неделе уже праздник – Восьмое марта. Можешь прийти к нам со своей девушкой, если захочешь, – мы её не съедим!

– Ну ладно, ма, я подумаю.

– Скажи, а ты отцу давно звонил? – наконец отважилась на вопрос женщина.

– Я с ним попытался связаться на прошлой неделе. Но он где-то в метро «шарился» – гул стоял, мешал разговаривать. Договорились созвониться позднее…

– Ну что у тебя за лексикон, Ника?! Тебе ведь уже тридцать! Ты хоть спросил у него: как он себя чувствует? – огорчилась Светлана Леонидовна.

– Да не успел я… Ну что ты на меня наезжаешь?

Женщина только вздохнула в ответ.

На улице загорелись фонари, и на фоне их желтоватого света сыпались снежные заряды, меняя на ветру направление. Ветер завывал на лестничной клетке в подъезде, и где-то хлопала незапертая дверь.

«Пурга, настоящая февральская пурга!» – Светлана Леонидовна смотрела в окно, и ей вспомнилась их первая с Павлом зима. Женщина вдруг остро почувствовала её, ту, незабываемую, с запахом ели, огнями и песнями, и морозным подмосковным воздухом.