ли опасность, ответил, что непосредственной опасности нет, но что положение очень серьезное. До завтра ручается. А далее все возможно.

В пять часов вечера владыка прислал мне книжку сберегательной кассы. Я был у него сразу же после сего. Читает с интересом «Православный благовестник». Сознание ясное. «Ходят доктора. Только мне мешают. Хотя бы хуже было, что ли. А то какая-то неопределенность»…

Направляясь в церковь, зашел к владыке: «Весьма сегодня скверно. Помолитесь за меня»… Только и сказал, и, охая, поднял ноги на кровать. С восьми часов вечера владыка заснул, сидя в кресле.

2 (15) Февраля

За пятнадцать минут до службы зашел к владыке. В гостиной на столе стоит приготовленный стакан чаю. Владыка, со страдальческим выражением лица, стоит рядом со столом, положив руки на край стола. «Совсем ослаб! Моцирон, аруку кото га декимасен (то еесть «разумеется, ходить не могу»)», — заявляет владыка, тяжело дыша. «Варуи дес» (то есть «плох»), — говорит и сестра милосердия.

Я говорю владыке: «Иду служить литургию. Помолюсь горячо и за вас». — «А сколько же теперь времени?», — спрашивает владыка. «Без десяти минут девять часов», — отвечаю. Владыка перекрестился широким крестом и низко, до пояса, по-японски, мне поклонился. Я вышел из комнаты и телефоном непременно просил главного врача госпиталя прибыть в Суругадай сегодня.

По окончании литургии я опять зашел к владыке. «Душит, страшно душит», — жалуется, полулежа в кресле. Лежит распечатанная телеграмма. Я спрашиваю: «От кого?» — «Не читал. Прочитайте». Читаю: «Скорблю душою, узнал о вашей болезни; молю Бога о скором выздоровлении; радуюсь сообщить о новом пожертвовании. Графиня Шувалова». Владыка оживился. Перекрестился. «Слава Богу! А сколько?» Я отвечаю, что ничего не написано. Владыка еще раз перекрестился. И невольно мне вспомнились его слова: «Прислал бы кто-нибудь на церковь хакодатскую, прошли бы все боли».

Настроение владыки как-то быстро переменилось. Много мы говорили. Владыка наставлял меня после его смерти непременно исполнить следующее: а) катехизаторам после их проповедей в Церкви делать сразу же замечания, если таковые нужны, не откладывая в долгий ящик; б) и катехизаторов непременно приглашать на проповеднические собрания в семинарию; в) самому начинать проповеди в Суругадайском соборе, ибо я доселе проповедовал всюду, только не в Суругадайском соборе; г) следить, чтобы сторожа не опаздывали со звоном, иначе — штрафовать их (это под впечатлением сегодняшнего опоздания на пятнадцать минут); д) частные панихиды служить, лишь дав всем крест (это по поводу отслуженной сегодня в присутствии всех панихиды по одной учительнице женской школы). В седьмом часу простились. Меня владыка просил зайти к нему еще раз перед сном. И я зашел в восемь часов. Но владыка уже спал, лежа на кровати. В виду доброго вида, в коем я оставил владыку, прощаясь с ним, я решил впервые во время болезни выспаться. Ведь каждую ночь полудремал, в ожидании сначала телефона из больницы, потом — звонка из комнаты владыки. И, понятно, нервы совершенно истрепались. В девять часов я лег и сразу же заснул мертвым сном.

3 (16) февраля

Но не судил мне Бог выспаться в эту ночь. В самую полночь вдруг пять пронзительных звонков, один за другим, заставили меня буквально бежать в квартиру владыки. Это звала меня сестра милосердия. Оказалось, что владыка ночью почему-то сполз с койки и теперь лежал на полу, ногами к койке, головой к окну. У меня даже есть предположение, не упал ли он, хотя сестра и уверяет в противном. Правда, знаков ушиба не оказалось. Владыка лежал на полу с открытыми глазами, как будто что-то хотел говорить. Но ни одного звука раздельного я не услышал. Дыхание тяжелое. С большими усилиями мы с сестрой подняли владыку на койку. Но он опять делал ногами довольно резкие движения, делая, видимо, попытки встать. Я сел в ногах. Сестра около груди. Она сделала впрыскивание. После часа ожидания владыка постепенно закрыл глаза и, несомненно, заснул. Улучшился и пульс владыки, весьма испортившийся было вследствие падения на пол.

В шесть часов утра у комнаты владыки полная тишина. Видимо, спит. В семь часов сестра встала, но владыка продолжал еще спать. Зашел в девять часов — владыка еще не вставал. Наконец сестра известила меня, что владыка встал, сел на койку, полуоделся. Но после минутного размышления опять лег и спит. Совершенно же проснулся и встал владыка лишь в одиннадцать часов утра — случай с ним доселе небывалый. Сам вышел в коридор, где сам же умылся. Пока прибирали комнату (спальня-кабинет) он в гостиной выпил стакан чаю.

Прихожу к нему я в начале двенадцатого. Уже сидит у стола. Надеты золотые очки. При моем входе обернулся ко мне: «Здравствуйте. Видите, как худо! Едва дышу. Никогда не было так мучительно, как сегодня». Вид владыки был нехороший. И мне показалось даже, что он владеет языком не столь свободно, как обычно. Да и говорит низким тоном.

Пред владыкой чековая книжка. На мое имя оставшуюся сумму переписали без чека, так как проценты подсчитали лишь после. Владыка сегодня должен был написать чек на сумму переводимых им на меня денег, включая и проценты. Рука его не слушалась. И с правой рукой сделалось то же, что вчера было с левой. Однако кое-как и свою подпись, и сумму цифрами владыка написал. Это был последний его автограф. Я спросил владыку, не могу ли быть ему чем полезным, по он ответил мне: «Идите с Богом и занимайтесь своим делом! А и я в тишине позаймусь». Подписанный чек владыка передал секретарю, чековую книжку положил в несгораемый сундук: открыть его достало и сил, и памяти. Подали ему обедать, но он отказался: «Теперь не хочется. Немного после». И секретарю, и сестре он жаловался, что ему сегодня тяжело. В час дня владыке сделали впрыскивание, и он лег спать. Проснуться должен был в четыре часа дня.

В четыре часа меня вызывают звонком. Думаю: владыка проснулся. Но ошибаюсь. Владыка продолжал спокойно спать, а сестра свидетельствует его пульс и говорит, что он плох. Я остался в комнате владыки. Скоро пришли священники отец Роман Циба и отец Василий Усуй. Прибежал отец Петр Кано. Владыка продолжал спать. Иереи поражались, как тяжело он дышал. Но для меня-то нового ничего не было. Да и сам владыка всегда шутил: «Сплю, а в горле то флейта, то тромбон. Всякие духовные инструменты!» Сестра время от времени наклонялась над владыкой и громко спрашивала: «Дай-Сюкёо-сан! Оме замени Наримасита ка?» (то есть «Дай-Сюкео, проснулись ли?»). Но владыка не отвечал. Вот уже и