день опять был очень слаб, — вероятно, поутомился над слушанием перевода цветной Триоди. «Напрасно прожил здесь три дня», — говорит. Но решимость завтра переехать в Суругадай полная. Весьма ворчал, узнав, что и звонки уже проведены, и электричество уже действует. «Не нравится мне такая поспешность. Здание только портите», — опять повторил он. Но дело было, к удовольствию всех христиан, уже сделано. Я весь день провел в подготовительных распоряжениях к переезду владыки.

23 Января (5 Февраля)

С утра затопили в квартире высокопреосвященного арихиепископа чугунку.

Еще раз проверили все звонки, попробовали электричество. Приготовили комнату для сестер милосердия. К часу дня к подъезду госпиталя заказали подать карету. Сделав все приготовления, я в одиннадцать часов утра отправился к владыке.

Он был уже совершенно готов к отъезду и лишь ждал обеда…

«Да… Все кончено. Конечно, дышать-то стало много легче. Но с каждым днем слабею и слабею. Однако, видите, еще ходить могу. Что ж?.. Будем молить Бога, чтобы Он дал мне еще годов пять жизни. А впрочем, — все в Его воле. Вот, ближайшие три-четыре дня ясно покажут: или в гору, или вскачь под гору».

Низко наклонился владыка. Глубоко задумался. «Нет! Уходили сивку крутые горки! Не знал удержу в ходьбе. На горы быстро поднимался. Всегда и всюду спешил. Вот и расплачивайся. Знал бы ранее, где упаду, соломки подостлал бы», — вслух размышляет владыка.

Собравшиеся в ожидательной комнате христиане и христианки пожелали принять благословение владыки. Он взял с комода принесенные ему цветы. Сам вышел первый раз в больнице на коридор и, благословляя каждого по очереди, и всем дал по цветку. Все со слезами целовали благословляющую руку и брали цветок на память. В числе одаренных цветком случайно оказался и газетный репортер. Не мог же он пропустить такого события, как переезд «Николая» из госпиталя в Суругадай! И, разумеется, наутро все это было подробно описано в газетах.

Лишь в половине второго подали карету. Сапог владыка одеть уже не мог, так отекли его ноги. Пришлось выходить и ехать в туфлях. Надел драповую рясу. Доктора хотели непременно перенести его до кареты, но владыка решительно отказался и, поддерживаемый мной и отцом Романом Циба, тихонечко спускался с лестницы. Сели в карету. Я закутал потеплее ноги владыки одеялом. Перекрестились и тронулись…

Много беспокоило владыку то, что больница не подала ему счета при отъезде. Но когда я ему сказал, что христиане просили подать счет им и что у них на этот предмет сейчас уже имеется больше двухсот рублей, владыка с большою любовью говорил о своих христианах: «Все же жалко их; хоть бы половину-то с меня», — не переставал он говорить…

Ровно в два часа пятнадцать минут мы остановились у подъезда миссии. Перед собором иереи, катехизаторы, христиане, служащие в миссии, их жены. Некоторые плачут. Всем хочется хоть немного посмотреть владыку. Владыка поднялся на три ступеньки подъезда, снял свою шляпу и, кланяясь всем, довольно громко сказал: «Вижу вашу любовь. Спасибо»…

Испросив разрешения продолжать ежедневные службы, я пошел домой, желая дать владыке отдохнуть. Просил и других сделать то же.

Три часа дня. Время чая. Подают мне самовар. «Владыка отдыхает?», — спрашиваю. «Нет, сразу же достал бумаги и стал писать», — отвечает слуга. Я обомлел от неожиданности…

Вечером владыка позвонил мне: «Ну-ка, провели электричество. Так учите-ка меня пользоваться им!» Я зажег лампу. Вместо прежнего красноватого света и полумрака ярко загорелась не очень сильная лампа. «Мило. Прекрасно. Спасибо вам. И стен не испортили. Только знаете, что я Вам скажу? С той-то керосинкой я сорок лет прожил, а эта лампа меня в гроб проводит». В этот вечер владыка пожелал лечь спать пораньше, ибо и переезд, и занятия поутомили его.

IV

24 Января (9 Февраля)

Утром пришел я к владыке часов в семь. В кабинете занимались приборкой слуги. Владыка пил чай в гостиной. Весь утомленный, скучный…

Зашел к владыке в четыре часа. Он весь день составлял экономический отчет. «Погодите еще. Занят. Приходите, когда стемнеет, — тогда и я заниматься не могу, и комнату у меня еще раз прибирают. Вот тогда и поболтаем». В начале шестого я пришел. Охая, перешел владыка в зал.

— Почему сегодня не было спевки в большой комнате? Ведь сегодня вторник? — спрашивает владыка.

— Чтобы не беспокоить Вас, по совету доктора, мы спевку устроили для одного хора в крещальне, для другого — в помещении воскресной школы, — отвечаю.

— Вот уж совершенно напрасно. Наоборот: пение мне доставило бы удовольствие. Спели бы, например, «На реках вавилонских». Я так люблю этот напев…

Я обещал сделать соответствующее распоряжение. Пользуясь случаем, прибавил я, что христиане полагают неприличным в дни печали по поводу болезни владыки совершать браки. И, например, предположенный и назначенный на этой неделе брак Петра Каминага и Елены Кимура, кажется, отлагается до после Пасхи.

— Это безобразие! Право же, я затрудняюсь. Моим именем будут некоторые получать стеснение… Пусть все забудут о моей болезни. Все должно идти, как будто меня здесь нет.

Опять я обещал передать мнение владыки и склонить кого нужно не откладывать брака.

— Да… Делать нечего. Приходится умирать. Останешься один. И как подумаешь об этом, так обидно, так досадно становится, что слезы невольно появляются. И поплачешь. Ведь уж не такая же я развалина! Жил же митрополит

Исидор до девяноста лет! Единственное успокоение в том, что умру не я первый. Все умирают. Это общий удел. И вы потом умрете. Ведь только подумать, сколько бы я мог перевести еще богослужебных книг. И вдруг, извольте видеть, приходится со всем расставаться…

С поникшею головою, с сердцем скорбным шел я к себе наверх. Из головы не выходят слова: «Слезы невольно появляются. И поплачешь». Да и вся-то беседа сегодня «около смерти и по поводу смерти». Пошел я прямо в церковь, где уже началась служба, и горячо молил Господа излить утешение на сердце страждущего отца нашего…

25 Января (7 Февраля)

Несмотря на такую мучительную, неспанную ночь, владыка сидел за отчетом до самого обеда. Зайдешь к нему, а он, наклонившись над бумажкой, шепчет про себя цифры: сложение и вычитание делал всегда на бумажках, не употребляя счетов.

После обеда к нему пришли христианки, предствавительницы разных общин, пять человек; от имени Женского общества они поднесли владыке плюшевое одеяло и вышитую подушку на диван. «Подушку попрошу преосвященного Сергия положить со мною во гроб», — сказал владыка. А одеялом был очень порадован и сразу же начал употреблять его, покрывая им свои ноги,