что он делал в комнате почти всегда, во избежание повторения старинного ревматизма. Христианок он напоил чаем. А они сидели да плакали. Утешать их пришлось владыке. Но от утешений они еще более расплакались. «Чего плачете, — говорил владыка, — я всю свою жизнь отдал Японской Церкви. А теперь пришла пора отдать ей же и тело. Мое тело, видите, обратится в японскую землю. И пусть будет оно залогом, что моя душа всегда будет с Японскою Церковью. И там я за нее буду молиться. Чего же расплакались?»

Все эти депутатки после пришли ко мне. Подробно передали разговор с владыкой и опять много плакали.

Уже закатилось солнце. Вероятно, владыка сейчас прекратил уже занятия, думаю. Иду к нему. «Как раз вовремя. Пойдем, поговорим». Накинув одеяло поверх плеч, владыка со мной перешел в гостиную, где печь никогда не топилась и где на этот раз была температура погреба.

«Чувствую, что слабею… Ежедневно слабею. Силы мои оставляют меня. Хоть бы скорее кончалась эта трагедия. Ведь раз я не могу работать, какая же это жизнь! И на что мне это?» (показывая на тело).

«Говорят некоторые, что человек — только тело, что души у него нет. Нет, батенька, если бы человек состоял только из тела, то — не беспокойтесь — тело о себе позаботилось бы. Поберегло бы себя! Не допустило бы утомить себя до болезни. А так как кроме тела есть душа, да и сильнее она тела, — вот душа и работает, и волнуется, и меры, удержу не знает, на тело смотря как на помеху. Глядь — а тело-то и ослабело! Непорядок. Во всем должна быть гармония. Знал бы это в свое время — во всем бы меру соблюдал. А теперь и расплачивайся за свою неосторожность».

«Кстати, вам два слова о католиках. В Хакодате это было. Католические миссионеры приходили в гости в Русское консульство. Их кто-то и спрашивает, как они смотрят на успех Православия в Японии. Что же они ответили? «Да, сделано много; но все это есть личное дело Николая: все это есть, пока жив Николай. Не станет Николая — и дело рушится». Да разве у вас здесь «Николаево дело»? Тьфу! Тьфу! Не Николаево дело! Божье дело! Бог дело начал. Бог Церковь созидал. А мы лишь Его недостойные слуги. Что в нас есть такого, что бы не от Бога? «Что ты имеешь, чего бы не получил». Помните у апостола Павла? А что Бог именно мне или вам дал, гак в этом нашей заслуги ни на волосок! Разве есть какая-нибудь заслуга у сохи, которою крестьянин вспахал поле?… Так и здесь. Николай… Сергий… Роль наша не выше роли сохи. Вот крестьянин попахал-попахал, соха износилась. Он ее и бросил. Износился и я. И меня бросят. Новая соха пахать начнет. Так смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите! Пусть Божье дело растет! Пусть посрамятся католики. Дайте слово! Так смотрите же — не измените!»

«А все-таки приятно, что именно тобой Бог пахал. Значит, и ты не заржавел. Значит, за работой на Божьей ниве и твоя душа несколько очистилась. И за сие будем всегда Бога благодарить»…

26 Января (8 Февраля)

С раннего утра владыка сидел за отчетом. «Самый серьезный момент. Итоги подвожу. Пожалуйста, не спутайте меня! Сам спутаюсь», — говорил он, когда я временами заглядывал к нему. Сестра милосердия, по обычаю, сидела на стуле за его креслом и временами смотрела его пульс и мерила температуру. Вид у владыки бодрый, деловой. Никто не поверил бы, что это присужденный к скорой смерти старец. Но сестра неизменно провожала меня в коридор и, качая головой, говорила: «Силы Дай-Сюкео слабеют с каждым днем».

Днем была спевка. На этот раз по-старому, в комнате, почти соседней с владыкой. Спели нарочито для владыки «На реках вавилонских». Но исполнение владыке весьма не понравилось. Слишком-де тянули.

Но вот и опять вечер. Со стонами владыка перешел в гостинную. И опять полились разговоры, из коих, конечно, лишь некоторая часть записывается сюда.

«Отслужил я свои пятьдесят лет… Теперь Вы свою долю отслуживайте. Почти четыре года отслужили. Немного и осталось. Побольше сорока лет. Не смейтесь, быстро пролетит время! Так не сбежите отсюда? То-то, смотрите!»

«Забудьте, что там и были. Умрите для службы там. Знайте только Японскую Церковь. И главное: уважайте свое служение. Наше дело большое здесь!»

«Да, истинно Бог Вас сюда послал. И как раз вовремя. Церкви Вами почти все посещены. Служащих церкви почти всех Вы узнали. Всюду и все-то Вас полюбили. Вот, смотрите-ка, опять спрашивают, да когда же Вы приедете. Правда, хозяйства миссийского Вы не изучили. Но кое-что я Вам покажу. А впрочем, — все сами найдете! Невелика мудрость! И меня похороните. Да, верю, что Бог послал мне Вас на утешение».

Даже стыдно было слышать эти речи владыки, с коим мы так мирно, так дружно, ничего не деля, но во всем взаимно помогая, трудились некоторое время. Все же мне Бог такую радость дал в течение почти четырех лет.

Заговорили о душе. Глубоко верующий, с великим смирением о себе говоривший владыка — и здесь так низко оценивал себя! Отдавая каждую минуту делу Божиему, душеполезному, он говорил: «Все хозяйство и хозяйство! Некогда о душе-то и подумать. А, право, преинтересно, что и как там, на небе. Скоро все узнаю. И в этом отношении я много счастливее вас».

Снова заговорили о Церкви: «Что бы ни говорили, а учение Христово на добрую почву здесь падало. Я свои пятьдесят лет отслужил. Первый период кончил. Теперь Вы новый период жизни Церкви начинайте. Что уже есть — объединяйте. Расползлись, что раки, по разным концам страны и мира! Объединенное воодушевляйте. Ведь разве не помогал нашей немощи, нашей нищете и телесной и духовной Бог? И в сем наше утешение… Да добрыми обычаями Церковь украшайте. С меня достаточно было и того, что я хоть учение-то вливал».

«Кстати, строить церкви будете, примите за правило: не разрешать строить без алтаря и престола. И верьте, скоро ваши усилия увенчаются успехом. Вот уже строят настоящую церковь в Сюузендзи. Пусть такую же церковь, а не молитвенный дом строят потом и в Тоёхаси».

«Ради Бога, располагайте везде, чтобы христиане жертвовали на иереев, на катехизаторов, на молитвенные дома; истинно говорю: останемся когда-нибудь мы без гроша! Ведь кто сейчас заседает в Думе-то! На что угодно дадут! Только на Бога, на Церковь не дадут! Да и не все же нашей Церкви ходить на