– Моя дорогая матушка, я хочу с вами поговорить, – почтительно склонив голову, прошелестела она.

Герцогиня удивленно вскинула брови: Лукреция? В такое время? Когда она уже отпустила камеристку и почти лежит в постели? Неужели девчонка что-то пронюхала, или пришла жаловаться, или что-то требовать, или?..

В комнате горит всего одна свеча, но из окна струится такой яркий, почти осязаемый лунный свет, что и этого жалкого огонька не нужно. Герцогиня видит, что невестка взволнованна и бледна. Эта белобрысая копия своей матери, шлюхи из шлюх, плохо выглядит… Самое время девчонке подхватить какую-нибудь хворь, чтобы она не вешала на себя еще и это смертное прегрешение. Только эти Борджиа сами не умирают, нет! Кровь простолюдинов… крепкая закваска крестьян и погонщиков мулов… ничего… пусть будет грех. Она, глава рода д’Эсте, собирается жить еще долго… она этот грех отмолит!

– Я устала, дочь моя. – Герцогиня, тяжело ступая, недовольно поворачивает от ложа под богатым балдахином к креслу. – Уже поздно. Надеюсь, ты побеспокоила меня в такой час по важному делу?

– Да, – кротко говорит невестка. – У меня важное дело. Очень серьезный разговор, матушка. Я долго думала… и… не выпить ли нам вина?

Мать ее мужа сверлит Лукрецию недобрыми глазками-бусинками, затем в предвкушении облизывает губы:

– Хорошо…

Лукреция прекрасно знает ее привычки: карга не ложится без доброй толики густого красного нектара, крепкого и сладкого, после которого так сладко спится.

– Налей-ка себе и мне, – кивает герцогиня. – Не сочти за труд. Не хочу будить слуг.

Лукреция осторожно берет в руки пузатую бутыль; на подносе – два бокала. Для кого приготовлен второй? Не для того ли, кого та, которую она обязана звать матушкой, ждет не дождется? Кому были обещаны сто золотых, перстень с рубином и все, что он пожелает? А что еще из ее приданого он может пожелать? Старинные, источенные жучком фолианты в телячьей коже? Или он надеется, что она хранит у себя «аптеку сатаны», приписываемую ее отцу: склянки со смертельными порошками, высушенных саламандр, жаб, летучих мышей и крысиный чумной помет? Ногти повешенного или же корни мандрагоры, которая кричит, если кто-то неосторожно, не сказав заветных слов, выкапывает ее из земли? Мандрагора помогает иметь детей бездетным матерям – но употребившая ее женщина может отравить своим лоном собственного мужа, поэтому первая ночь с женой, испившей мандрагоры, смертельно опасна! Такая женщина должна лечь с тем, кого не жалко утром зарыть в землю: с нищим, с бродягой, с приговоренным к смертной казни… А что, если бедняга понесет в первую же ночь от нищего пропойцы или от оборотня-людоеда? Об этом она никогда не задумывалась, читая толстые фолианты из отцовской библиотеки. И она не бесплодна. Кроме Джованни у нее еще будут дети… она хочет детей! Но что же у нее есть такого, в чем заинтересован тот человек? Что он хочет найти, о чем она и сама не знает?

Лукреция наклоняет бутыль, и вино, льющееся в бокалы, в тусклом свете свечи и неверном лунном кажется черным.

– Ну так о чем ты хотела поговорить? – уже нетерпеливо осведомляется герцогиня.

– Я понимаю, вы ждали от меня не этого, – говорит Лукреция, склонив голову, чтобы ненароком не выдать себя блеском глаз. – Совсем не этого… Но я долго думала и решила. Я хочу посвятить себя Богу и уйти в монастырь.

– Что?!.. – после долгой паузы ошарашенно выдавливает свекровь. – Разве Альфонсо такой уж плохой муж?

Видно, что услышанная новость совершенно обескураживает толстуху. На ее лице растерянность, радость, недоверие, облегчение… все вместе. Однако если девчонка уйдет в монастырь, то, согласно ее герцогскому статусу, туда нужно будет внести огромный взнос! И она потребует обратно свое приданое! В то время как просто устранить ее будет стоить всего сто дукатов и какое-то там кольцо!

– Моя дорогая доченька, – шелестит свекровь елейным голосом. – Все мы любим Бога… но служить ему в монастыре нелегко! Ты не привыкла к такой жизни. Я не могу согласиться с твоим решением… вот так, сразу. Ты не писала об этом Альфонсо? – с тревогой осведомляется она.

– Нет, матушка… еще не писала.

– Неожиданное решение… гм! Неожиданное!

– Наша семья всегда была опорой церкви, – скромно потупившись, тонким голоском лепечет Лукреция. – Я много грешила в своей жизни… и теперь хочу уйти в монастырь, – наверное, несколько тверже, чем требует ситуация, объявляет она.

– Неисповедимы пути Господни! – бормочет свекровь, ворочаясь в кресле. На насесте рядом коротко каркает разбуженный ворон. – На, заткнись! – Герцогиня, как всегда, обмакивает кусок бисквита в вино и бросает птице. Ворон мгновенно просыпается, ловит лакомство и косится на Лукрецию недобрым глазом. Перья у него на макушке внезапно встают дыбом. Он снова каркает.

– Я хочу преклонить колени, – говорит Лукреция, повернувшись к огромному распятию у герцогского ложа. – Вы помолитесь со мной, матушка?

– Если ты этого желаешь, – бурчит старуха, которой не хочется становиться на колени на каменный пол вместе с этой одержимой. Ей не терпится допить вино, умоститься на взбитой перине и как следует обмозговать все варианты: дать ли уйти невестке в монастырь, сообщить ли о новости сыну прямо завтра или сначала дождаться того, кто должен явиться сюда со дня на день? Чтобы потом отписать о том, как его любимая жена внезапно заболела и на смертном одре даже пожелала постричься, но не успела… так жаль, так жаль! Скончалась скоропостижно, бедняжка!

Однако делать нечего – под непреклонным взором невестки герцогиня, колыхаясь всем телом, вылезает из кресла, делает несколько шагов в сторону распятия и смотрит вниз, на лунную дорожку у ног. Ее артритные колени уже отвыкли от подобных упражнений.

– О, Господи, воля твоя, – скрипит она, делая неуклюжую попытку опуститься на пол.

– Подождите, матушка! – покаянно восклицает Лукреция. – Я подам вам подушку!

Она возвращается к излюбленному месту свекрови и, проведя рукой над ее бокалом с вином, нажимает на выступ перстня. Камень уходит в сторону и слегка бьет ее по пальцам с внутренней стороны ладони. Порошок высыпается из тайника, который она молниеносно захлопывает. Лукреция берет с кресла подушку, уважительно подсовывает ее свекрови и почти бесплотной тенью пристраивается рядом.

– Патер ностер кви эс ин целис…[1] – гудит старуха, и Лукреция послушно вторит:

– Санктифицэтур номен ту-ум…[2]

«Отче наш, сущий на небесах… ты все видишь и все прозреваешь… я не могла поступить иначе! – думает она, в то время как губы шевелятся сами по себе, не сбиваясь в словах, знакомых с самого детства. – Прости мне этот грех, потому что ты тоже знаешь: иначе она убьет меня…»

– Ну хватит! – Тучная герцогиня кряхтит и, тяжело опираясь на ее руку, поднимается. – Утром мы еще поговорим… и помолимся, если ты захочешь! – обещает она. – Проводи-ка меня до кровати…