— Сэр? — произнес Альфред. — Ваша шестичасовая.

Эта оказалась блондинкой.

Ноулс словно не слышал его.

— Она ничего этого вам не рассказывала? — спросил он резко, раздраженный помехой.

Что я мог сказать? Что провел с его женой всего одну ночь?

— Это потребовало какого-то времени, — продолжал Ноулс, — но…

Он встал, смахнул крошки кешью и соли с рубахи.

— Я, в конце концов, понял, как обстоит дело. Это было просто. Но ведь я и сам простак.

Он взглянул на девушку в дверях.

— Факт тот, Дэнни, что я безумно полюбил женщину, которая мне не нравилась. Она не могла нравиться. Никому.

Он допил стакан.

— Хотя она встала между мной и той тишиной. — Он поставил стакан на столик. — Альфред, принеси солдату еще выпить. А для вас, мисс?..

— Тара, — отозвалась блондинка, поворачиваясь, чтобы пойти с ним. — Водка «Коллинз»?

Альфред чуть заметно склонил голову в ее сторону.

— Ах да, — одобрительно сказал Ноулс, беря ее под руку. — Тара.

Следующие несколько дней мои размышления о том, что же понадобилось от меня ее мужу, ходили по кругу, неизменно возвращаясь к главному объекту — самой Рени.

«Ты должен научиться со мной разговаривать. Разговор — это доверие. Говори мне все. Но без взаимности. Начни с поцелуя. Губки вверх…»

Я не часто предаюсь фантазиям, по голос Рени стал часто и уверенно проникать в мои воспоминания. Я накручиваю гильзу и вдруг слышу ее голос, перекрывающий отдаленное рычание конических зубчатых резцов.

Как могла случайная встреча, даже весьма пылкая, нести в себе такой заряд?

Что ж, простейший ответ таков: резцы не так уж обаятельны. Они помогают делать работу, которую ты проделывал уже тысячу раз. Под черепом имеется встроенный модуль, который присматривает за твоими пальцами аналог того, который позволяет зебрам пастись рядом с гиенами. А в остальном простая сосредоточенность на работе.

Старые моряки — тип, который теперь все реже встречается в Сан-Франциско, — рассказывали, что самой опасной работой на довоенных буксирах считалась работа вытиральщика, который должен был протирать тряпкой толстые соединительные стержни, которые двигались вверх-вниз в такт двигателю в трюме корабля. Для этой работы старались найти самого тупого парня в порту, парня, который должен сосредоточиться каждым нервом, чтобы с ней справиться. Умные не справлялись. Работа была такой монотонной, такой тупой, что даже полоумный забывал, чем он занимается, и начинал задумываться о другом, уходил в фантазии — и оставался на всю жизнь калекой.

В этом рассказе что-то есть.

Мораль.

Подумаем: может, не стоит быть слишком умным?

Может, точнее будет сказать, что я в своих воспоминаниях обращался к Рени, а не наоборот. Она оставалась непроницаемой. Я помнил ее глаза, блеск пота между грудями, пушок на предплечьях. Но голоса я вспомнить не мог. Нет, это не точно. Хотя ее голос увеличивал близость, у нас было маловато времени для разговоров. Потому я и придумывал те разговоры, которые мы могли бы вести, или проигрывал заново те, что были, и можно только удивляться, как это я не остался без руки.

Как бы мрачна ни была картина, в выборе цвета и стиля рамы я консерватор. Дело в контрасте, понимаете ли. Тонкость в том, чтобы рама делала свое дело, не привлекая к себе внимания. Вот так же и рамка вокруг моих воображаемых или вспоминавшихся разговоров с Рени, с женщиной, которой я совсем не знал, которую я хотел узнать и никогда не узнаю, стала для меня привычной. Работа, еда, сон. Читай газеты, сдавай готовые заказы, гуляй по улицам и пляжам Сан-Франциско. И незаметно представляй себе Рени.

Сан-Франциско — неласковый хозяин. Легкий, весь светящийся, видный насквозь. Воздух чистый, сухой, капризный, а бывает и жестким: но грозы, молнии или снегопад, к примеру, чрезвычайно редки. Город прекрасно устроился на краю материка и становится красивее год от года. Правда, бывает, его обволакивает туман, по сырость делает его еще уютнее. А когда полуденное солнце выжигает туман, город смотрится еще лучше. Каждый оттенок, густота, тень и насыщенность цвета от голубого до фиолетового, от желтого до оранжевого — есть ведь, например, мандарины. Небесный цвет. Темно-синий… А потом наступает терремото.[4]Убивают обычного человека, возвращавшегося домой с работы. Стреляют в мэра. Или дожди затягиваются на сорок дней. Дорогостоящие дома обрушиваются в море.

В окружении его естественной красоты несчастье выглядит особенно ярко. Отчаяние можно попробовать на ощупь, так же как успехи и достижения. Его среда — та дихотомия крайностей, что свойственна американскому Западу. Рама красоты обеспечивает контраст каждому человеческому усилию. Каменистый ручеек может в мгновение ока преобразиться в живой ужас, подобный перевороту полюсов Земли. И пока ваша жизнь уносится по руслу, вы еще восхищаетесь божественным спокойствием озера, уничтожившего вас. Я хочу сказать, общественные условности, надо думать, задевают водителей старых пикапов и в других городах мира, но я не стану терять время, выискивая их. Один я уже нашел.

Общественные условности. Интересный термин. В Бостоне, если ваши предки прибыли не на «Мэйфлауэре», вы в глазах общества грязь под ногами. Я и вправду встречал там одну гранд-даму — обрамлял картины в ее доме, — которая отказывалась заговаривать со мной, поскольку а) мы не были должным образом представлены, б) я был наемным работником и в) я не был в родстве ни с кем из «порядочных» людей. Она жила под стеклянным колпаком условностей, не позволявших ей общаться со мной, и потому молча попивала шерри и разглядывала меня, как гравюру на серебре. Но Сан-Франциско — это Запад, а Запад — это другое дело. Сан-Франциско и Бостон разделяют по меньшей мере два легендарных хребта, да еще Индиана и Небраска — достаточное расстояние между старыми обычаями бледнолицых и странными нравами на краю Тихого океана. Правда, если вашего дедушку занесла сюда золотая лихорадка, и он нажил состояние, это кое-что значит. Но с тех пор, как-никак, прошло всего сто пятьдесят лет, а не четыреста, и этот ход мысли преобладает над голубизной крови.

Так что в Сан-Франциско человек располагает практически неограниченным числом способов прославиться. Вы можете финансировать рок-звезду. Вы можете быть отпрыском семьи, проложившей железную дорогу в Калифорнию, а если вы успели прикарманить на этом предприятии денежки — тем лучше для вас. Салли Стэндфорд, ко времени своей смерти достигшая большой известности, была, в обратном хронологическом порядке, мэром, владелицей ресторана, хозяйкой публичного дома и девкой.

Вы можете быть дочерью проповедника из Арканзаса и найти мужа повыше положением. Существует клуб, члены которого — исключительно геи-миллионеры; большая часть их денег вложена в недвижимость, и каждый из них — парвеню. В этом свете компьютерный бум и его сестричка — интернет-паника — на своем месте. В этом свете попадаются даже магнаты-багетчики, вроде меня.