и их еще не поймали. Я не могу открыто жить среди людей. Пока мне приходится прятаться. Когда я находился в коме, врач говорил, что у меня нет шансов. Я ничего не видел, была темнота. — Вадим вдруг замолчал. — Пока не пришла ты. Из всего моего состояния я запомнил лишь только, как ты звала меня. Вадик, Вадик. Я пытался встать, но не мог, а ты все звала. А потом подошла ко мне и окатила ведром холодной воды, которую зачерпнула с нашей речки. Я даже сейчас помню, какая она была холоднючая. Бр… — Маргарита заметила, что по руке Вадика пробежали мурашки… Она обняла Вадика и неожиданно для себя заплакала.

— Я знаю, это ты меня спасла. Не знаю, как. — Вадик быстро пожал плечами. — Но знаю, и все.

Маргарита прижалась к его груди. Щека соприкоснулась с холодным краем явно поношенной куртки, давно не модной и совершенно обычной. Краем глаза она заметила стоптанные на бок ботинки, зашнурованные невпопад, словно наспех. Они были тоже обычные.

— Ты изменился — мысли Марго вырвались в слух.

Пошли со мной. — прервал ее ход мыслей Вадик. — У меня есть небольшой дом. Есть некоторые сбережения. На них можно прожить. Есть ты. Марго опустила глаза.

— Я не могу.

— Ты замужем? За этим? С работы?

Маргарита перебирала в голове нужные слова, но решила не путаться в мыслях и ответила односложное «нет».

— Нет. Я отказала Владимиру Семеновичу. В тот день, когда мы должны были ехать подавать заявление в ЗАГС, в новостях показали твою аварию. Я… — Маргарита запнулась в рассказе. — Я не смогла… Я поняла, что мне, кроме тебя, никто не нужен.

Вадик внезапным движением прижал Марго к своему сердцу.

— Моя мама? — опомнилась Марго. — Как я ее оставлю?

— А маме мы будем помогать. Да и ты сможешь в любой момент ее увидеть. Или вернуться. Вот. — Вадим протянул пустой смятый конверт из-под денег. — Я оставил ей деньги под дверью. Когда все наладится и вовсе перевезем ее.

Маргарита, вдруг опомнившись, отошла в сторону и циничным взглядом смерила Вадима с ног до головы.

— Ты меня не обманываешь? — настороженно спросила она.

— Как в прошлый раз?

— Иногда для того, чтобы увидеть в безжизненном и мертвом уродстве прекрасную жизнь, нужны просто вера и…

И-и?

— Время. — Вадик протянул Маргарите маленький цветок домашней кустовой розы. — Я не выбросил цветок, как ты и просила. Помнишь? Вот… это тебе.

«Вот он какой теперь, Красафчег» — Марго провела пальцами по глубоким бороздам на его щеке и закрыла глаза. Что-то шершавое прокатилось по подушечкам. «Какой же глубокий след оставила ему в отместку смерть!» — Марго почувствовала пронизывающую боль. Боль, которая осталась не только на лице, но и на сердце. Боль, которая навсегда разделила реку жизни на «до» и «после».

Вадик смутился от такого пристального к себе внимания и отвернулся. Рука Марго лишилась опоры и повисла в воздухе.

— Мне еще долго придется привыкать жить особенной жизнью, без связей, денег и красивого лица. Я раньше никогда не догадывался, насколько эти три вещи были для меня важны и насколько они все решали в моей жизни.

Вадим усмехнулся. Немного помолчав, он снова в пол-оборота повернулся к Марго и с усмешкой добавил.

— Теперь я такой. Что? Не испугаешься? Не страшно?

Маргарита вдумчиво покачала в ответ головой и обняла его. Она щекой прижалась к его холодной куртке. — Не боюсь. — ответила она — Не страшно.

— Везет. Ответил Вадим и, будто в покаянии, опустил голову на плечо Маргариты. Образовавшая тишина не казалась неловкой. Они молчали, но в это время говорили их снова встретившиеся сердца.

«Пришел» еще один автобус. Потом еще один. И еще. Остановка общественного транспорта в час пик задыхалась от потока желающих уехать. Она, подобно расторопной кровеносной артерии, моментально наполнялась пассажирами и работала на повышенных оборотах. Пешеходы крутились вихрем юлы на остановке, толкались локтями, ворчали на подножках подъехавшего общественного транспорта. Автобус качался под натиском раздосадованных ожиданием пассажиров и то и дело просаживался на пружинах вверх-вниз, пыхтя уезжал и освобождал место для следующего. Городские автобусы спешили на посадку и менялись местами, пыхтели, шипели и грелись в лучах ласкового мая, пока не затихали в объятиях уютных надвигающихся сумерек, внезапно заставших врасплох опоздавших к последним рейсам пассажиров. Маргарита не вернулась этим вечером домой. Суета, захлебнувшись закатом, затихла. Город уснул.

Глава 2

08.05.2017

Матвей Петрович, лежа поздно вечером на своей кровати, не мог уснуть. Что-то крутилось в его голове и мешало провалиться в сон. Неторопливым, тихим движением он осторожно поцеловал жену в теплый бочок и вышел во двор. Старый пес, увидев своего хозяина рано утром, потягиваясь, вылез из будки, подбежал и заискивающе пошарил по его рукам холодным носом. Матвей Петрович одобрительно похлопал по холке собаки.

— Ну, ну. Иди спать.

Не торопясь он открыл сарай, в котором хранились старые вещи. Из большого количества хлама в виде ведер, удочек, наживки, кухонной посуды Матвей Петрович достал старую коробку, спрятанную в тайнике в стене. Шаря руками по самому ее дну, он вынул стопку фотографий. Сев на перевернутое ведро, осторожно перебирал странную реликвию. Он стал рассматривать старые фотографии. Счастливые и светлые лица девушек с рыжими волосами и ясным взглядом осветили своей чистотой и молодостью его глубокие морщины на лице. На обороте каждой из выцветших фотографий женской рукой выведена надпись: «На долгую память». Дрожащими руками Матвей Петрович провел по их лицам. «Люба. Люба! Люба… Люба!» — сказал Матвей Петрович, будто заведенный. «Люба, Люба! Люба», — каждый раз меняя интонацию и гладя рукой по фотографии. В его памяти возникло множество разных и загадочных Люб: сердитых и добрых, плохих и хороших, злых и нежных. Его глаза бегали из стороны в сторону, будто рассматривая в лицах девушек какие-то свои черты. Среди них фотография Тамары — девушки девятнадцати лет — с короткой озорной челкой, которая смотрела на него ясным и уверенным взглядом, который она никогда больше не сможет себе вернуть. Спустя время Матвей Петрович бережно закроет скрипучую дверь своего амбара и едва слышным шепотом пробурчит:

«Плохие, плохие, два, два. Митя хороший. Пять… пять, пять». Лежащая рядом записка, во всей видимости пришлась не по нраву своему адресату, так как была скомкана в комок и брошена в угол. Матвей Петрович, глядя на нее, как на дохлую крысу, брезгливо положил письмо на дно чугунного таза. Острые, как иглы, языки пламени запрыгали по уголкам белой бумаги, выпуская затейливые клубы дыма, пока не