– Ты оракул? – спросил он. – Нострадамус?

Беспалов хохотнул:

– Да вроде бы нет, Петр Алексеевич.

– Вот и не надо пророчеств. Мы не способны предвидеть даже ближайшие события.

– Тогда зачем мы их планируем? – позволил себе не согласиться Беспалов. – Пустить все на самотек и пусть идет, как идет.

– Не путай божий дар с яичницей, Сережа, – посоветовал Порохов. – Одно дело – планировать события, и совсем другое – пытаться их предвидеть. Например, люди строят дом и стараются делать это в соответствии с некими правилами. Это разумно, таким образом они стремятся максимально себя обезопасить. Но они были бы полными кретинами, если бы стали гадать, что будет с этим домом потом, ударит в него молния или разрушит землетрясение.

– То есть вы фаталист, Петр Алексеевич, – заключил Беспалов, отличавшийся высокой для охранника эрудицией.

– Скорее реалист, – сказал Порохов. – Живу здесь и сейчас, чего и тебе желаю.

– Ага, где-то я слышал об этом принципе. Наслаждайтесь каждой минутой, потому что прошлого уже не существует, а настоящее еще не наступило.

– Золотые слова, Сережа. Действительно. Наслаждайся каждой минутой. Кто знает, сколько их нам осталось.

Произнося эти слова, Порохов лукавил. Он предполагал, что дни подчиненного сочтены. Это его не радовало и не огорчало – ничего бы это не поменяло. Бывший мент Порохов давно отучился руководствоваться эмоциями.

Женя Коротаев сидел рядом с Мошковым на прохладной бетонной плите, болтал о том о сем, но мысли его были далеко. Накануне его жизнь кардинально изменилась. Еще вчера он считал себя человеком женатым, а сегодня стал уже совсем холостым.

Проснувшись накануне утром с небольшого похмелья, он посмотрел на лежащую рядом Лесю и увидел на ее шее красную отметину, именуемую в народе «засос». Коротаев лег спать не то чтобы сильно пьяным, но не сумел припомнить, было между ними что-нибудь ночью или нет. Его пальцы прошлись по Лесиной руке, переместились на плечо, скользнули ниже…

– Не надо, – попросила она, не открывая глаз.

– Я думал, ты соскучилась.

– От тебя перегаром воняет.

– Я только пиво, солнышко. А сегодня вообще ни капли. Завтра выезд.

– Наконец-то! Замучил своими пьянками.

– Хорош меня воспитывать!

Ладонь Коротаева легла на ее грудь. Спокойно и властно. Как будто он за свою любимую чашку взялся.

– Не трогай меня! – потребовала Леся, отодвигаясь. – Я не хочу.

Стало ясно, что ночью между ними ничего быть не могло. Слишком решительно она была настроена.

– Ходила куда-нибудь, пока меня не было? – спросил Коротаев, не убирая руку и сжимая пальцы.

– Нет, – сказала Леся таким голосом, что он окончательно понял: врет. – Давай еще немного поспим, – предложила она, пытаясь отлепить его ладонь. – Так отдохнуть хочется.

– Мне другого хочется, – заявил Коротаев, приподнимаясь.

Он проделал все ловко и уверенно, словно вскочил на лошадь. Остальное тоже случилось слишком быстро, чтобы Леся успела опомниться. Раз – и вот уже он мешает двигаться и дышать, а сам как раз двигается и дышит. Два – и он подчиняет Лесю своему ритму, хотя она пытается оставаться безучастной. Три – и его голова падает на подушку, а сам он продолжает лежать на Лесе.

– Тяжело, – пожаловалась она.

Коротаев полежал еще немного и перевалился на свою половину кровати. Было ли Лесе хорошо, спрашивать не стал.

Она отправилась в туалет, а когда вернулась, он сидел на подоконнике с маникюрными ножницами и обрезал ногти. Ножницы принадлежали Лесе, их невозможно было не узнать даже спросонья. Она посмотрела на свою раскуроченную сумочку.

– Зачем ты роешься в моих вещах, скотина?

– Телефон твой проверял, – пояснил Коротаев.

– Это нечестно!

– А с засосами ходить честно? – осведомился он. – Ты себя в зеркале видела? Значит, спуталась все-таки с этим недоноском? Вот как вы английский учите, да?

Месяц назад Леся заявила, что ей необходим английский язык, чтобы устроиться бухгалтером в престижную фирму. Поупиравшись, Коротаев согласился, о чем позже пожалел, потому что Леся непривычно изменилась, стала приходить домой поздно и приобрела привычку при разговоре смотреть в сторону. У Коротаева был трудный период: он ждал нового рейса и пропивал остатки гонорара за предыдущий, поэтому как-то не особенно вникал в личную жизнь своей подруги. Но теперь настало время во многом разобраться.

Коротаев спрыгнул с подоконника. Грудь у него была широкая, безволосая, живот бугрился кубиками мышц, а между ними торчал пуп, похожий на вареную ракушку. Глядя на этот пуп, Леся сказала:

– Английский здесь ни при чем.

– А вот я так не считаю, – признался Коротаев и ударил ее в ухо.

Она некрасиво упала на пол, прихватив барахло, расставленное на трюмо.

– Как его зовут? – спросил он. – Где ваши курсы проходят? Выкладывай давай! А то убью. Ты меня знаешь.

– Уйду от тебя, – сказала Леся и заплакала. – Сегодня же к маме уеду.

– Сначала хахаля назови, – потребовал Коротаев. – Не то в больницу попадешь, а не к маме. С челюстно-лицевыми травмами. Помнишь, что это такое?

Она помнила, поэтому англичанина своего сдала с потрохами. Его звали Стас, Стас Измайлов. Вечером, когда Коротаев собирался пообщаться с этим хмырем, Леся буркнула:

– Ничего это не даст. Все равно я тебя ненавижу.

– Ненавидь на здоровье.

– Стас в сто раз лучше.

– Ща поглядим, – пообещал Коротаев.

Кавалер Леси закончил занятия в шесть и отправился бродить по городу, словно это был Париж или Рим, а не Волчевск. До самой темноты Коротаев таскался за этим хлюпиком, испытывая не столько муки ревности, сколько голода. Потом нагнал его на углу пустынной улицы, схватил за шиворот, рванул на себя. Застигнутый врасплох, Стас не оказал сколько-нибудь серьезного сопротивления. Залопотал что-то гневно, но заткнулся, когда получил в пятак и по печени.

Коротаев избивал противника методично, размеренно, жестоко, лишая его малейших шансов на победу.

Поначалу тот пытался махать руками и даже принимал какие-то стойки, которые, надо полагать, считал боевыми. Коротаев не возражал. Почему не продлить себе удовольствие?

– Вставай, англичанин, – приговаривал он, отправляя противника в нокдаун. – Земля холодная, простудишься.

Но стоило Стасу подняться, как очередной удар сбивал его с ног. Кулаки Коротаева болели, словно он молотил ими по бетону. А пару раз ощущение было такое, будто – хрясь! – попадаешь по мокрице на стене. Это когда удалось рассечь Стасу губу и расквасить нос.