- Не просто застрелишь или убьешь, а отрежешь голову?

- Если это случится, Эдуард, я тебя не брошу живым, аотрезав голову, мы оба будем уверены, что работа сделана.

Что-то пробежало по его лицу, вниз по плечам, по рукам, и японяла, что это - облегчение.

- Я знал, что могу в этом на тебя рассчитывать, Анита. Натебя и ни на кого другого.

- Я должна быть польщена или оскорблена, что ты не знаешь ниодного настолько хладнокровного убийцы?

- У Олафа хватило бы хладнокровия, но он бы просто менязастрелил и бросил в какую-нибудь дыру. Отрезать голову он бы даже и неподумал. А что, если бы выстрел меня не убил? - Он снял очки и протер глаза. -И гнил бы я заживо, потому что Олаф даже не подумал бы голову отрезать.

Он встряхнул головой, будто отгоняя видение, снова наделочки, а когда повернулся ко мне, лицо было спокойное, непроницаемое, какобычно. Но я уже заглянула под эту маску глубже, чем мне когда-нибудьпозволялось. И только одного я там не ожидала найти: страха, а еще глубже подним - доверия. Эдуард доверял мне больше, чем свою жизнь. Он доверял мнепроследить, чтобы он умер хорошо. Для такого человека, как Эдуард, большегодоверия быть не могло.

Мы никогда не будем вместе ходить по магазинам, никогда несъедим целый пирог. Он никогда не пригласит меня к себе на обед или на барбекю.Мы не будем любовниками. Но был отличный шанс, что один из нас будет последним,кого другой увидит перед смертью. Это не была дружба в том смысле, в каком еепонимают большинство людей, но все же это была дружба. Есть люди, которым ямогла бы доверить свою жизнь, но нет никого другого, кому я доверила бы своюсмерть. Жан-Клод и Ричард постарались бы удержать меня в живых из любви илитого, что под этим словом понималось. Даже мои родственники и прочие друзьяборолись бы, чтобы сохранить мне жизнь. Если бы я хотела смерти, Эдуард бы мнеее дал. Ведь мы оба понимали, что не смерти мы боимся. А жизни.

Дом был двухэтажный, с разделенными уровнями - сельский дом,который мог бы стоять где угодно на среднем западе в районе жилищ среднегокласса. Но большой двор был изрезан каменистыми дорожками, ведущими к кактусами к небольшим кустам сирени, и этого было достаточно. Другие пытались сохранитьгазоны зелеными, будто и не живут на краю пустыни, но в этом доме такого небыло. И этот дом, и ландшафт эти люди сделали под окружающую среду и пыталисьзря не расходовать воду. А теперь они мертвы, и им глубоко плевать наэкологические соображения и на дожди.

Конечно, кто-то из них мог быть среди уцелевших. Мне нехотелось видеть фотографии выживших до... до ранения. Достаточно трудно былосохранять профессиональную отстраненность и без снимков улыбающихся лиц,превратившихся в ободранное мясо. Я вылезла из машины, молясь, чтобы в этомдоме не было выживших, - не слишком обычная молитва на месте преступления. Но вэтом деле все было необычно.

Перед домом стоял полицейский автомобиль. Полисмен в мундиревышел из него, когда мы с Эдуардом направлялись к дому. Полисмен был среднегороста, но вес он имел как у человека гораздо повыше. Большая часть килограммовприходилась на живот, и потому форменный ремень сполз очень низко. Пройдя внашу сторону пять футов, он покрылся потом, надел шляпу и засунул большой палецза пояс.

- Чем могу быть полезен?

Эдуард в лучшем своем виде Теда Форрестера протянул руку,улыбаясь.

- Я Тед Форрестер, сотрудник... - он запнулся, читаятабличку на груди полисмена, - Нортон. Это Анита Блейк. Старший сержант Эпплтондал нам обоим допуск к месту преступления.

Нортон оглядел нас с ног до головы, и в светлых глазах несверкнула даже искорка дружелюбия. Руку он пожимать не стал.

- Не могли бы вы предъявить какие-нибудь удостоверенияличности?

Эдуард открыл бумажник и протянул водительские права. Яподала полисмену лицензию истребителя. Он вернул права Эдуарда, а на мойдокумент прищурился.

- Эта лицензия в Нью-Мексико не годится.

- Я осведомлена об этом, сотрудник, - сказала я ровнымголосом.

Он прищурился на меня, как только что на лицензию.

- Тогда зачем вы здесь?

Я улыбнулась, только не смогла сделать так, чтобы глаза тожеулыбались.

- Я здесь не как истребитель, а как эксперт попротивоестественному.

Он отдал мне лицензию:

- Зачем тогда эта железка?

Я посмотрела вниз, на пистолет, резко заметный на фонекрасной блузки. На этот раз улыбка у меня была неподдельная.

- Пистолет не спрятан, сотрудник Нортон, и на него естьфедеральная лицензия, чтобы не возиться каждый раз с разрешением на оружие,переезжая из штата в штат.

Ответ ему не слишком, кажется, понравился.

- Мне было сказано пропустить вас двоих.

Предложение было утвердительное, но прозвучало как вопрос,будто он не решил еще, пропустит он нас все-таки или нет.

Мы с Эдуардом стояли, изо всех сил стараясь казатьсябезобидными, но полезными. Прикидываться безвредной мне удавалось куда лучше,чем Эдуарду. Даже никаких усилий не требовалось. Зато он лучше напускал на себяполезный вид. Он был воплощением безопасности и излучал ауруцелеустремленности, на что реагируют и полицейские, и обычные люди. Я же моглатолько выглядеть безвредной и ждать, пока сотрудник Нортон решит нашу судьбу.

Наконец он кивнул, будто принял решение.

- Мне положено сопровождать вас при осмотре, мисс Блейк.

Видно было, что эта работа его не радует.

Я не стала его поправлять, что надо говорить миз Блейк.Кажется, он искал только повода от нас отделаться, и я не собиралась помогатьему в этом. Мало кто из полисменов любит, когда гражданские суют нос в ихрасследования. Я была не просто штатской - но также женщиной и охотницей навампиров. Тройная угроза в лучшем виде: шпак, баба и урод.

- Сюда.

Он двинулся по узкой дорожке. Я посмотрела на Эдуарда, но онпросто зашагал за Нортоном. Я последовала за ним. Такое у меня было чувство,что в ближайшие дни мне еще не раз придется это делать.

Тихо. Очень тихо было в этом доме. Тихо шелестящийкондиционер напомнил мне шипение воздух в больнице. У меня из-за спины вышелНортон, и вздрогнула. Он ничего не сказал, только глянул на меня.

Из прихожей я направилась в большую гостиную с высокимпотолком. Нортон пошел за мной. На самом деле он чуть не наступал мне на пятки,как преданный пес, но исходило от него не обожание и доверие, аподозрительность и настороженность. Эдуард устроился в одном из трех удобных свиду кресел с синей обивкой, вытянулся, скрестил ноги. Темные очки он не снял ибыл похож на картину "Отдых в уютной гостиной", если кто-нибудь такуюписал.