весе. В начале лета Макс Дэвид принялся обхаживать Гриффа.

– После первой своей схватки я окосел, – разоткровенничался он. – А после финальной глаза встали на место, так что поверь мне: этот вид спорта в лепешку тебя расшибет, чтобы сделать лучше, и это факт.

Грифф улыбнулся.

Всю осень этот великан с неизбежной жестокостью стирал соперников в порошок и втаптывал в пыль их достоинство. Атлетизм и умственные способности – это не про него. Он был мощным инструментом насилия, и этого вполне хватало.

При стандартной продолжительности сроков пребывания воспитанников в Никеле, – за исключением случаев несоблюдения этого правила с подачи администрации, – большинство из них оставались в школе на один-два боксерских сезона. По мере приближения чемпионата червям внушали мысль о важности грядущих декабрьских поединков: с этой целью устраивались тренировочные бои среди обитателей одного общежития, победитель которых выступал против таких же лучших бойцов из двух других корпусов. В конечном счете наступал черед схватки между лучшим черным бойцом и каким-нибудь болваном, выставленным с белой стороны. Если Никель и имел хоть какое касательство к справедливости, то только в отношении этого чемпионата.

Бои стали для воспитанников отдушиной, своего рода оберегом, помогавшим пережить ежедневные унижения. Тревор Никель утвердил чемпионаты в 1946-м, вскоре после своего вступления в должность директора Флоридской ремесленной школы для мальчиков, правомочного проводить реформы. Раньше Никель никогда не работал в школе – его сфера деятельности ограничивалась сельским хозяйством, тем не менее на ку-клукс-клановских митингах он произвел яркое впечатление своими импровизированными речами о нравственном совершенствовании, важности труда, положении юных душ, лишенных заботы. И нужные люди вспомнили о его рвении, когда пришел черед открыть школу. В первое же Рождество жители округа смогли своими глазами увидеть плоды этого «совершенствования». Все, на чем требовалось обновить краску, покрасили, мрачные камеры быстренько переоборудовали под более безобидные цели, а порку приноровились проводить в маленькой подсобке с белыми стенами. Если бы жители Элеанора только взглянули на промышленный вентилятор, у них наверняка возникла бы пара вопросов, вот только во время экскурсий сарай не показывали.

Никель, давний проповедник бокса, даже возглавил группу лоббистов, ратующих за то, чтобы этот вид спорта включили в олимпийскую программу. Бокс всегда был популярен в стенах школы – как-никак мальчики в своей жизни чего только не насмотрелись, но новый директор решил поднять спорт на новый уровень, точно это обеспечивало ему индульгенцию. Спортивный бюджет, который директора обычно прикарманивали, пошел на снаряжение и оплату труда тренеров. Да и в целом Теодор Никель большое внимание уделял физической подготовке. Он горячо верил в превосходство людских особей, обладавших совершенным телом, и обыкновенно наблюдал за мальчиками в душевой, чтобы отслеживать прогресс в их физическом развитии.

– Сам директор? – переспросил Элвуд, когда Тернер рассказал ему последнюю подробность.

– А у кого, по-твоему, доктор Кэмпбелл фокусам своим научился? – ответил Тернер вопросом на вопрос. Да, Никель давно оставил свою должность, но доктор Кэмпбелл, школьный психолог, славился тем, что подглядывал за белыми воспитанниками, пока те мылись, и выбирал, с кем бы устроить приватное свидание. – Все эти грязные старикашки из одного клуба.

В тот день Элвуд с Тернером сидели на трибунах в гимнастическом зале. Грифф проводил тренировочный бой с Черри, мулатом, который занялся боксом в педагогических целях – научить окружающих не трепать языком о его белой матушке. Он продемонстрировал завидное проворство и гибкость, но Грифф и его разгромил.

Излюбленным времяпрепровождением кливлендцев в первые дни декабря стало наблюдение за занятиями Гриффа. Теперь к ним часто наведывались обитатели других цветных общежитий, а еще тайком заглядывали разведчики из белых, живших у подножия холма, – им не терпелось разузнать что-нибудь новенькое. С самого Дня труда Гриффа освободили от дежурств на кухне, чтобы он мог тренироваться, – то еще зрелище. Макс посадил его на странную диету из сырых яиц и геркулеса, а еще носил ему пойло, которое сам называл охлажденной козьей кровью. Тренер отмерял нужную дозу, после чего Грифф с преувеличенной театральностью выпивал ее и остервенело молотил тяжелую грушу, точно в отместку.

Два года назад, во время первой отбывки в Никеле, Тернер видел в бою Акселя. Медлительный, но несокрушимый, тот твердо стоял на ногах, точно старый каменный мост; и выдержал все, что ниспослали ему небеса. В отличие от Гриффа с его грубым нравом Аксель, добряк по природе, всегда защищал ребят помладше.

– Интересно, где он теперь, – сказал Тернер. – У этого ниггера ведь ни грамма здравого смысла. Где бы он сейчас ни находился, он наверняка портит себе самому жизнь.

Добрая никелевская традиция.

Черри пошатнулся и упал на пятую точку. Грифф выплюнул капу и взревел. Черный Майк вышел на ринг и поднял руку победителя, точно статуя Свободы, сжимающая факел.

– Думаешь, он победит? – спросил Элвуд. Вероятным белым соперником Гриффа считался парень по прозвищу Большой Чет, выходец откуда-то с болот, больше напоминавший животное, чем человека.

– Да ты только глянь на эти ручищи! – сказал Тернер. – Это же настоящие поршни! Да еще мясистые, что твой копченый окорок!

Глядя на то, как из Гриффа так и сочится не растраченная во время поединка энергия, пока двое цып, точно слуги, расшнуровывают ему перчатки, трудно было представить, что этот гигант может проиграть. Потому-то пару дней спустя Тернер чуть не сел от удивления, когда услышал, как Спенсер упрашивает Гриффа поддаться.

Тернер дремал себе на чердаке склада, где среди коробок фабричного чистящего порошка устроил что-то вроде гнезда. Никто из работников не донимал его расспросами, когда он уединялся в просторном помещении под предлогом работы на Харпера, а это значило, что отныне у Тернера было собственное убежище. Ни надзирателей тебе, ни однокашников – только он, подушка, армейское одеяло да Харперов радиоприемник. Он проводил там пару часов в неделю. Похоже, он снова вернулся в те времена, когда бродяжничал, не интересуясь ни кем – и не интересный никому. Довольно часто в своей жизни он, лишившись пристанища, болтался по улицам, точно старая газета. Чердак перенес его в прошлое.

Проснулся он от хлопка двери. Следом услышал голос Гриффа, напоминавший тупое ослиное ржание:

– Слушаю вас, мистер Спенсер, сэр?

– Как продвигаются тренировки, Грифф? Старина Макс говорит, ты делаешь большие успехи.

Тернер нахмурился. Давно известно: если белый спрашивает, как у тебя дела, жди подвоха. Однако Грифф по своей тупости не понимал, что вообще происходит. На уроках он пыхтел, подсчитывая, сколько будет два плюс три, будто не имел ни малейшего представления о количестве этих чертовых пальцев у него на руке. Иногда редкие смельчаки хохотали над ним в школе, а на следующей неделе их всех по очереди макали лицом в унитаз.

Тернер не ошибся: Грифф искренне не понимал, для чего вообще затеяли эту тайную встречу. А Спенсер рассуждал о важности грядущего состязания, о традициях, лежащих в основе декабрьских поединков. Пускал в ход намеки: чтобы достичь подлинного мастерства в спорте, надо порой уступать соперникам. Сыпал эвфемизмами: мол, даже ветке на дереве порой приходится гнуться, чтоб не сломаться. Апеллировал к фатализму: а порой вообще ничего не получается, как бы ты ни старался. Но Грифф отличался невероятной тупостью. Да, сэр… Пожалуй, вы правы, мистер Спенсер… Я с вами согласен, сэр. Наконец старший надзиратель прямым текстом велел Гриффу сыграть в поддавки в третьем раунде, а не то его поведут на задворки.

– Хорошо, мистер Спенсер, сэр, – ответил Грифф. Сверху Тернер не видел его лица, так что ему оставалось только гадать, понял Грифф то, чего от него хотели, или нет. Судя по всему, у этого парня из камня были сделаны не только кулаки, но и голова.

– Ты сам прекрасно знаешь, что ты сильнее. Этого вполне достаточно, – заключил Спенсер, прочистил горло и добавил: –