не понравится твоя улыбка, что он решит стереть ее с твоего лица. Ты можешь невольно вступить в ту же злосчастную реку, воды которой тебя сюда изначально и принесли. Элвуд твердо решил: к июню, на целых четыре месяца раньше, чем постановил судья, он непременно выкарабкается по ранговой лестнице из этой ямы. Эта мысль утешала – он привык отмерять время по школьному календарю, так что «выпускной» в июне означал, что его заточение в Никеле можно смело приравнять к пропуску учебного года.

Ровно через год, осенью он уже вернется в школу Линкольна, чтобы доучиться в последнем классе, и, заручившись рекомендациями от мистера Хилла, снова подаст документы в Мелвин-Григгс. Деньги, отложенные на колледж, пришлось потратить на адвоката, но, если Элвуд как следует поработает летом, возможно, у него получится восполнить эту сумму.

Срок он себе установил, и теперь осталось решить, как именно достичь цели. Первые дни после выписки из лазарета он был сам не свой, пока наконец не придумал план, в котором наставления Тернера слились с уроками, позаимствованными у героев сопротивления. Наблюдай, вникай, думай наперед. Мир представлялся Элвуду огромной толпой, через которую он пробьется. Даже если в ней его будут проклинать, оплевывать, бить, он непременно выберется на другую сторону. Пускай окровавленный, пускай обессиленный, но он вырвется на свободу.

Он ждал, но Лонни и Черный Майк не спешили мстить ему за случившееся. Если не считать случая, когда Грифф толкнул его на лестнице с такой силой, что он полетел вниз по ступенькам; но никто из троицы не обратил на него внимания. Кори, мальчишка, на защиту которого он тогда бросился, однажды ему подмигнул. Все готовились к грядущим невзгодам – их в Никеле никому не удавалось избежать.

Однажды в среду после завтрака надзиратель Картер велел Элвуду явиться к складу за новым заданием. Тернер тоже пришел, а еще белый парень, долговязый, в шляпе из мягкого фетра по битницкой моде и с россыпью сальных светлых волос. Элвуд уже не раз замечал его на территории кампуса: он часто курил, притаившись в тени какого-нибудь здания. Звали его Харпер, и, если верить официальным данным, он руководил исправительными работами. Харпер окинул Элвуда взглядом и сказал:

– Сойдет.

Надзиратель закрыл высокую дверь, ведущую на склад, запер ее, и они забрались на переднее сиденье серого фургона. В отличие от остальных казенных машин на этой не красовалась надпись «НИКЕЛЬ».

Элвуд уселся посередине.

– Понимаешь, какая история, – начал Тернер, опустив окошко. – Харпер спросил у меня, кем лучше заменить Смитти, – и я назвал тебя. Сказал ему, что ты совсем не похож на остальных недоумков, которые тут ошиваются.

Смитти – парень постарше Элвуда – жил по соседству, в корпусе Рузвельт. На прошлой неделе он добрался до высшей ступени асов и выпустился, хотя это слово применительно к Смитти звучало скорее как издевка: ясно как божий день, что он и читать-то почти не умел.

– Он сказал, что ты умеешь держать язык за зубами, – а это обязательное условие, – сказал Харпер, и машина устремилась за пределы кампуса.

После лазарета Элвуд и Тернер стали чаще общаться. Почти каждый день они встречались в кливлендской комнате отдыха и играли в шашки или резались в пинг-понг с Десмондом и еще кем-нибудь из ребят поспокойнее. Тернер обычно наведывался в комнату с таким видом, точно искал что-то, потом начинал дурачиться и напрочь забывал, зачем вообще сюда пришел. В шахматы он играл лучше, чем Элвуд, шутил смешнее Десмонда и, в отличие от Джейми, мог похвастать стабильностью своего положения. Элвуд знал, что Тернер приписан к службе исправительных работ, но стоило завести об этом разговор, как тот начинал юлить.

– Суть работы в том, чтобы забрать кое-что и проследить, чтобы оно попало туда, куда ему положено попасть.

– Н-н-ни хера не понятно, – заключил Джейми. По своей природе он не был склонен к сквернословию, да и заикание, донимавшее его временами, смягчало эффект, но из всех возможных никелевских пороков он пристрастился именно к брани – как к меньшему из зол.

– Да понятно: исправительные работы, – отозвался Элвуд.

Несомненный плюс общественно полезной работы для Элвуда заключался в возможности на несколько часов вырваться из Никеля, позволившей ему пофантазировать, будто это не он тогда ловил попутку по дороге в колледж. Это было его первое путешествие на волю после прибытия сюда. «Воля» – слово из тюремного лексикона, но оно перекочевало в исправительную школу, потому что подходило ей как нельзя кстати: через парнишку, услышавшего его от непутевого отца или дяди; одного из сотрудников, не постеснявшегося рассказать, что он на самом деле думает о своих подопечных, наплевав на школьный вокабулярий, которому в Никеле старались отдавать предпочтение.

Прохладный воздух обжег Элвуду легкие, а вид за окном ослепил своей новизной. «Эту или ту?» – спрашивал его во время осмотров окулист, предлагая выбрать между двумя линзами с разными диоптриями. Элвуд недоумевал, как же можно смириться с тем, что ты изо дня в день видишь только крошечный лоскуток мира. Не осознавать, что тебе явлен лишь промельк реальности. Эту или ту? Ну конечно, эту – ту самую картину, открывшуюся за окном фургона, это нежданное величие, сквозящее даже в обветшалых лачужках и унылых домах из бетонных блоков и в брошенных машинах, почти утонувших в сорной траве у кого-то в саду. Он увидел проржавевший рекламный щит с изображением вишневого сока «Хай-Си» в яркой упаковке, и его одолела жажда, какой он не испытывал никогда прежде.

Харпер заметил, как внимательно Элвуд глядит в окно.

– А ему на воле-то понравилось! – подметил надзиратель, и они с Тернером покатились со смеху. Включили радио. Из динамика послышался голос Элвиса. Харпер ритмично забарабанил по рулю.

По темпераменту Харпер не слишком подходил на должность никелевского сотрудника. «Славный малый, хоть и белый», как охарактеризовал его Тернер. Он, можно сказать, вырос в кампусе: его воспитывала сестра его матушки, работавшая секретаршей в административном корпусе. Несчетное множество дней он провел на территории школы, стал вроде талисмана для белых воспитанников, а когда подрос, начал выполнять всякую нехитрую работенку. Едва он научился держать в руках кисточку, стал рисовать оленей к ежегодной рождественской выставке. Теперь же, когда ему стукнуло двадцать, его взяли на полную ставку.

– Тетя говорит, я умею находить с людьми общий язык, – сказал он парням во время одной из поездок, когда они бесцельно стояли на улице у магазинчика «Все от 5 до 10». – Пожалуй, так и есть. Я же вырос среди вас, ребята, и белых, и цветных, и знаю, что мы с вами одинаковые, просто вам меньше повезло.

Они сделали в городке Элеанор четыре остановки, прежде чем подъехать к дому начальника городской пожарной службы. По дороге они заскочили в закусочную «Джон Дайнер» под ржавой вывеской, от которой отвалилась одна буква и апостроф. Припарковались в переулке, и Элвуд наконец увидел, чем загружен фургон: картонными коробками и деревянными ящиками с продовольственного склада Никеля. Горошек в банках, консервированные персики, яблочное пюре, запеченная фасоль, соусы для вторых блюд. В общем, набор продуктов, которые на этой неделе прислали в школу флоридские власти.

Харпер закурил и склонился к радиоприемнику – послушать спортивные новости. Тернер доставал ящики с горошком и мешки с луком и передавал их Элвуду, а потом они вместе относили их к черному ходу, ведущему на кухню кафе.

– Патоку не забудьте, – крикнул Харпер им вслед.

Когда они перетащили все, пришел владелец – толстобрюхий реднек в фартуке с черными разводами, точно палимпсест, – и похлопал Харпера по спине. Он протянул ему конверт и спросил, как поживает семья.

– Вы же знаете тетю Люсиль, – ответил Харпер. – Ей велели лежать да отдыхать побольше, но куда там!

Еще дважды они останавливались возле закусочных: в одной из них готовили барбекю, а в другой, у самой границы округа, предлагали мясо с тремя гарнирами[7]. Несколько ящиков консервированных овощей они передали магазину «Топ-шоп». И каждый