– Пусть не моя вина, но не могу же я его наказывать.

Сказала она это так, что Алекс вновь почуял, как началуступать в сражении, сердце упало в отчаянии. Не успел он преодолеть это, онавновь встала, на сей раз в совершенной решительности.

– Я должна теперь уйти.

Его взгляд умолял не делать этого.

– Должна.

И затем, не прибавив ни слова, нежно прикоснулась губами кего лбу, тихонько поцеловала и быстро направилась к выходу из бара. Он былодвинулся следом, но она покачала головой и жестом остановила его. Алексзаметил, что Рафаэлла опять расплакалась, но понял, что на этот момент онтерпит поражение. Преследовать ее – это значит усугубить ее несчастье, и ясностало, что ему тут ничего не поделать. Он уже осознал это, пока слушал ее. Онасвязана с Джоном Генри Филипсом браком и честью, и эти узы Рафаэлла не готовани оборвать, ни даже хотя бы разнять, и, уж во всяком случае, она не будетэтого делать ради незнакомца, случайно оказавшегося ее попутчиком в самолете.

Заплатив за выпитое в баре и забыв про зарезервированныйстолик в кафе, где выступает Бобби Шорт, Алекс Гейл вышел на Мэдисон-авеню,вскинул руку, подзывая такси, чтобы вернуться в свою гостиницу. И когда онустраивался на заднем сиденье в машине, водитель поглядел, пожевывая сигару, взеркальце над собой и был крайне удивлен.

– Видать, холодает, а, земляк? – Это было единственноеприемлемое объяснение, которое он мог дать слезам, сбегавшим по щекам Алекса.

Алекс и его племянница долго стояли вместе и смотрели внизна конькобежцев, ловко проходивших круг за кругом в Рокфеллер-центре. Вдвоемони только что прикончили ранний ужин в кафе «Франсе», и следовало доставитьАманду домой к восьми, если он хотел успеть на самолет.

– Мне бы, дядя Алекс, всю жизнь так вот прожить, –улыбнулась своему дяде худенькая девочка со светлыми глазами и ореолом светлыхкудряшек.

– Как? На коньках? – усмехнулся он тому, что онасказала, и вообще ее субтильному виду.

Они неплохо провели время, и, как всегда, заброшенностьмилой девчонки вызывала горечь на сердце. Она ни на кого в их семье непоходила. Ни на мать, ни на отца, даже ни на бабушку, не говоря уж об Алексе.Была она смирная и доверчивая, ласковая, одинокая, послушная. И надо сказать,напомнила ему Рафаэллу. Возможно, и та и другая настрадались в жизни. И пока вздешней прохладе он смотрел на девочку, ему вдруг подумалось, что обе равноодиноки. Весь вечер хотел он узнать ее мысли. То тиха, то неспокойна, а сейчасследит за конькобежцами прямо-таки жадно, словно голодный младенец. Ему дажезахотелось не улетать ночным рейсом в Сан-Франциско, а уделить ей побольшевремени, может, взять коньки напрокат. Но билет уже был заказан, а номер вгостинице сдан.

– В следующий раз, когда приеду, мы с тобой тутпокатаемся.

– А я, знаешь, теперь как следует научилась.

– Да ну? – в шутку удивился он.

– Откуда?

– Я все время ходила кататься.

– Сюда? – Он залюбовался на свою стройнуюплемянницу. И вновь пожалел, что нет сейчас времени проверить, получается ли унее «как следует».

Она же на его вопрос покачала головой:

– Не сюда. У меня нет столько денег.

Это показалось ему абсурдным. Отец – один из ведущиххирургов в манхэттенской клинике, да и у Кэ приличная сумма в распоряжении.

– Я катаюсь в парке, дядя Алекс.

Редко она так вот к нему обращалась.

– Одна? – ужаснулся он, а она свысока улыбнулась:

– Иногда. Я же ведь уже стала большая.

– Достаточно большая, чтобы на тебя напали? –сердито заметил он, в ответ она лишь посмеялась:

– Ты сердишься точно как бабушка.

– А ей известно, что ты ходишь на каток в Центральномпарке совсем одна? Это ж надо! Мама-то знает?

Получилось так, что Кэ уехала в Вашингтон прежде егопоявления в Нью-Йорке и он ее не застал.

– Обе они знают. И я осмотрительна. Если катаюсь впозднее время, ухожу из парка с другими людьми, а не в одиночку.

– Откуда ты знаешь, что с этими «другими людьми» тебене грозит опасность?

– Да зачем им на меня нападать?

– Ох Боже мой, будто ты, Мэнди, не знаешь, что это заместо. Всю жизнь в Нью-Йорке живешь. Надо ли тебе объяснять, что там творится?

– Детей оно не касается. Зачем меня трогать? Чтоотнимать: щитки да ключи?

– Может быть. Или, – ему и произнести это былонелегко, – нечто куда более ценное. Тебя могут ранить. – Не хотелосьсказать вслух – «изнасиловать». Ну не этой же невинной девочке, глядящей нанего с наивной улыбкой. – Слушай, будь любезна, не ходи туда.

Тут он, нахохлившись, полез в карман, достал свой бумажник,откуда вытащил новенькую стодолларовую купюру. Вручил ее с серьезным выражениемна лице Аманде, она от неожиданности сделала большие глаза.

– Что это?

– Твой конькобежный фонд. Хочу, чтобы отныне тыкаталась вот тут. А кончатся эти деньги, сообщи, и я пришлю тебе еще. Строгомежду нами, юная дама, но я желаю, чтобы впредь ты не ходила в Центральныйпарк. Ясно?

– Да, сэр. Но, Алекс, ты с ума сошел! Стодолларов! – широко улыбнулась она, выглядя как десятилетняя. – Ух!

И не мешкая, стала на цыпочки, обняла своего дядю, звонкопоцеловала в щеку, потом затолкала стодолларовую бумажку в жесткую матерчатуюсумочку.

То, что она взяла деньги, немного успокоило его, но вот чегоон не знал и что его должно было бы тревожить: на каток она ходила так часто,что этой сотни хватит едва на полмесяца. А попросить его, чтобы прислал еще,она постесняется. Уж такого она характера. Не настырного. И всегда довольнатем, что имеет, большего не потребует.

Без радости взглянул он на часы, а потом на Аманду. Егоогорчение вмиг отразилось на ее лице.

– Боюсь, юная дама, нам следует отбыть.

Она молча кивнула. Хотела бы только знать, скоро ли увидятсяони вновь. Появление дяди всегда становилось для нее словно вспышкой солнечногосияния. Эти наезды, да еще встречи с бабушкой делали ее жизнь чуть болеесносной и значительной. Не спеша поднимались они по пологому склону к Пятойавеню, где он подозвал такси.

– Ты не знаешь, Алекс, когда опять приедешь?

– Не знаю. Но скоро.

Всегда, покидая ее, он чувствовал боль и укоризну. Словнодолжен был еще что-то сделать для нее, но не сделал и в том себя винил. Но чтоему посильно одному? Разве заменишь родителя-слепца и бесчувственнуюродительницу? Как дать девочке то, чего ей недодано за шестнадцать с лишнимлет? Хоть росточком она маленькая, но не ребенок уже, даже Алексу приходится сэтим считаться. Она становится по-своему красивой девушкой. Остаетсяудивляться, что сама она этого еще не обнаружила.