– На День благодарения приедешь?

– Возможно. – В ее глазах была мольба.

– Ладно, постараюсь. Но не обещаю.

Они подошли к ее дому, и Алекс привлек ее к себе, поцеловалв щеку, крепко обнял. Заметил слезы в ее глазах, когда пришлось расставаться,но она бодро помахала ему, отъезжавшему в том же такси, и светились в улыбкеАманды все надежды, какие бывают в шестнадцать с половиной лет. Оттого снеизменной грустью он всегда расставался с ней. Всегда задумывался о том, чтосам упустил, – о детях, которых не завел. И был бы в восторге, окажисьАманда его дочерью. И вечно злился от этой мысли. Его сестра относилась кдевочке куда холоднее.

Он дал таксисту адрес гостиницы, подошел к швейцару, чтобывзять свои вещи, передумал, вновь сел в машину, еще раз бросил взгляд на часы,издал долгий усталый вздох.

– Аэропорт Кеннеди, пожалуйста.

Тут он порадовался, что возвращается домой. Пробыл вНью-Йорке всего-то два дня, но они из него все силы высосали. Объяснение сРафаэллой накануне вечером оставило чувство уныния и одиночества. С делом онуправился отлично, но теперь, уезжая из города, оказался под бурным натискомэмоций. Алекс заметил, что меньше и меньше думает об Аманде, больше и больше –о Рафаэлле. Жалеет ее, но и гневается. Зачем ей упорно хранить верность мужу, которыйпо возрасту годится ей в деды и уже полумертв? Бессмыслица. Сумасшествие…Вспомнилось выражение ее лица, когда она удалялась в тот вечер. Вчера. Всего-товчера. И вдруг, в приступе необъяснимой ярости, задался вопросом, чего это радибыть ему таким понимающим, покорным всему, что бы она ни сказала. «Уходи» –вот, в сущности, что она ему заявила. А он решил ослушаться. Враз. Немедля.

– Водитель! – Алекс озирался, словно при внезапномпробуждении. Они ехали 99-й улицей. – Везите меня в «Карлейль».

– Сейчас?

Алекс настойчиво повторил:

– Сейчас.

– Не в аэропорт?

– Нет.

Черт с ним. Всегда можно остановиться в квартире матери,если опоздаешь на рейс в Сан-Франциско. Она уехала на выходные в Бостон накакие-то там презентации своей новой книги. А ведь стоит попытаться еще разхоть просто взглянуть на Рафаэллу. Если она не уехала. Если спустится из номерана свидание с ним. Если…

В своем номере в «Карлейле» Рафаэлла прилегла на широкуюдвуспальную кровать, в розовом атласном купальном халате, в кремовом кружевномбелье под ним. В первый раз будто за целую вечность была она одна. Только чтораспростилась с матерью, теткой, двоюродными сестрами, теперь они направляютсяв аэропорт, на самолет до Буэнос-Айреса. Она же полетит назад в Сан-Франциско сутра, а нынешним вечером отдохнет, побездельничает в «Карлейле». Не надособлюдать вежливость, терпение. Не надо выступать переводчицей своихродственников в дюжине модных магазинов. И не надо заказывать меню для всех,носиться по городу за покупками. Можно просто лежать с книгой в руках,расслабиться, а скоро горничная доставит ужин ей в номер. Рафаэлла сможетспокойно поесть без чьей-либо компании, в гостиной этого номера, в котором онапривыкла останавливаться. Сейчас она поглядывает по сторонам, со смешаннымчувством утомления и довольства.

Так приятно не выслушивать их болтовню, не поддерживатьобщее оживление, не притворяться радостной. У нее ни минуты для себя не было ссамого появления здесь. Как и прежде. Как положено. А положено ей не оставатьсяодной. Никогда. Женщине такое не пристало. Она должна быть на виду, под опекой,под охраной. Исключая, конечно, ночное время, когда в одиночестве оказываешьсяв постели в отдельном номере, как вот сейчас, перед отбытием с утра вСан-Франциско. Из номера она не выйдет, вызовет, если надо, горничную, а утромлимузин доставит ее в аэропорт.

В конце концов, осторожность уместна, а то ведь моглопроизойти нечто, призналась она себе и припомнила, как это было. Тысячу раз заистекшие два дня и вот сейчас снова ее мысли обратились к Алексу, вспомнилисьего лицо, взгляд, широкие плечи, мягкие волосы – нечто ведь произошло.Пристанет к тебе незнакомец в самолете. Пойдешь с ним на ленч. Сходишь в бар.Позабудешь свой долг. Влюбишься.

Она мысленно вернулась к своему решению, утешила себя, чтопоступила правильно. Надо перейти к другим темам. Нет смысла далее рассуждатьоб Алексе Гейле, так она сказала себе. Никакого нет смысла. Никогда она с нимбольше не встретится. И не познакомится с ним ближе. А заявленное им в минувшийвечер было лишь от глупейшего перевозбуждения. Глупого и грубого. Как он мограссчитывать на новые встречи? Что дало ему основание решить, будто она непрочь завести с ним роман? И вновь замаячило перед ней его лицо, и явилосьлюбопытство: не случалось ли подобного с ее матерью? Не бывало ли такое укого-либо из ее близких в Испании? Судя по внешним признакам, каждая из нихудовлетворялась жизнью под домашним арестом, когда при этом можно беззаботнотратить деньги, покупать драгоценности, и меха, и туалеты, бывать на праздниках,оставаясь постоянно в женском кругу, за тщательно охраняемыми стенами. Что жена нее напало? С чего бы это стали ей досаждать эти традиции? Женщины, знакомыеей по Парижу, Мадриду, Барселоне, все они бывали на вечерах и торжествах, наконцертах, так и протекало их время из года в год.

И были у них дети… дети… сердце ее всегда саднило, стоилоподумать о детишках. Сколько лет уже не могла она спокойно видеть беременнуюженщину, проходящую мимо, обязательно подступит желание разрыдаться. Никогда несознавалась она Джону Генри, как ей тягостно не иметь детей. Но подозревала,что он сам это понимает. Не потому ли неизменно был предупредителен, баловал еедонельзя, хотел показать, что любовь его все сильнее.

Рафаэлла зажмурилась, села в постели в своем купальномхалате, злая на себя, что позволила мыслям приобрести такое направление. Отналаженной жизни она свободна еще один вечер, один день. Не обязана думать проДжона Генри, про его болезни, инсульты, про то, что будет с ней, пока он неумрет. Не надо думать и про то, чего она себя лишает и чего уже лишила. Чтопроку рассуждать о балах, на которых не бывать, о людях, с которыми не будешьзнакома, о детях, которых у нее так и не будет. Она отрезана от той жизни. Этоее судьба, ее путь, ее долг.

Тыльной стороной ладони она смахнула со щеки слезу изаставила себя приняться за книгу, лежавшую рядышком на кровати. Это была«Любовь и ложь», купленная еще в аэропорту, а мысли были в духе тех, от которыхвсегда уводили ее романы Шарлотты Брэндон. Пока читаешь книгу, то от всего,кроме увлекательных ее перипетий, голова свободна. Эти романы были единственнымприбежищем. Успокоительно вздохнув, Рафаэлла обратилась к книге, благодарнаяШарлотте Брэндон за то, что по-прежнему та может сочинять по две в год. Иногдаи перечитаешь. Рафаэлла все ее книги прочла не меньше двух-трех раз. На разныхязыках. Но сейчас успела одолеть лишь две-три страницы, как зазвонил телефон исокрушил мир, в который она вступила.

– Алло!