– Над чем это ты посмеиваешься с раннего утра?

– Подумалось: если появятся у нас дети и будут у нихволосы не иссиня-черные, а какие-то другие, то у меня возникнут вопросы к тебе.

– Ко мне? – весело отозвалась она.

– А как же.

Задумчиво посмотрел он на нее, обвел пальцем ее груди ипродолжил линию вниз по животу, потом лениво прочертил пальцем обратный путь кее грудям и вокруг них. Приостановился, спросил:

– Ты не хочешь детей, Рафаэлла?

– Сейчас?

– Нет. В принципе. Мне бы хотелось это узнать. –Он поколебался, прежде чем решиться спросить: – Можешь ли ты?

– По-моему, да. – Не хотелось выдавать тайну ДжонаГенри, поэтому разъяснять она не стала, хоть глядел он на нее весьмапристально.

– Ты не заводила детей, потому что не хотела… Или былидругие причины?

Он сообразил, что Рафаэлла что-то утаивает.

– Другие причины.

Не желая ее волновать, Алекс заметил:

– Так я и думал.

Она потянулась к нему, нежно поцеловала в губы. И вдруг селана постели, охваченная ужасом, едва успев взглянуть на часы, а теперь наАлекса, прикрыв рот рукой.

– В чем дело?

– Боже… Я ведь опоздала на самолет. Он усмехнулся безвсякого сочувствия:

– Я свой рейс упустил еще вечером. Даже, – добавилон еще спокойнее, – до сих пор не забрал у швейцара свои вещи.

Но она его не слышала.

– Как мне быть? Надо позвонить в авиакомпанию… навернякаесть другой… Господи, когда Том явится встречать меня в аэропорту…

Алекс нахмурился, услышав это:

– Кто такой Том?

Настала очередь Рафаэллы усмехнуться:

– Это шофер, глупышка.

– Ну ладно. В общем-то позвони-ка домой и скажи им, чтоопоздала на рейс. Просто предупреди, что поспеешь… – Он был готов сказать«на следующий», но сразу передумал.

– Рафаэлла, а что, если… – не без боязни заговорилон, взяв ее за руку. – Что, если нам не возвращаться до завтра, провестиуик-энд здесь, вместе? Ведь это вполне возможно.

– Нет, невозможно. Меня ждут… Мне нужно…

– Что нужно? Никаких дел у тебя дома нет, сама жеобъясняла. День-другой ничего не изменит. Потом долго не будет у нас такойсвободы. Мы здесь, мы одни, мы вдвоем… Ну как? До завтрашнего вечера?

Он привлек ее к себе, когда спрашивал, и молил небо, чтобыона согласилась. Однако Рафаэлла опять отстранилась, медленно, неуверенно, сзадумчивостью на лице.

– Придется пойти на ложь, Алекс. Если же…

– Если же что-то случится, – оба понимали, чторечь идет о Джоне Генри, – ты можешь улететь ближайшим рейсом. Но ничегоне случилось, пока ты была здесь вместе со своей матерью. Единственная разницав том, что теперь ты будешь здесь вместе со мной. Прошу тебя.

Говорил он нежно и по-мальчишески, да и ей ничего нехотелось, кроме как быть с ним в Нью-Йорке, но вот ее обязанность… Джон Генри…Вдруг она решила, что надо на сей раз сделать что-то для себя самой. Поднялаглаза на Алекса. Согласилась. Вид у нее был испуганный, но возбужденный.

Алекс издал крик восторга:

– Милая моя, я тебя люблю!

– Ты безумец.

– Мы оба такие. Иду в душ, ты заказываешь завтрак,затем отправляемся гулять.

Неловкость заказывания завтрака на двоих не помешала им,просто Рафаэлла затребовала у горничной целую кучу еды, но на вопрос, насколько персон, отвечала без промедления: «Накройте на одну». Сообщила об этомему, стоявшему под душем, и поймала себя на том, что и сейчас смотрит на еготело с вожделением, восхищенно. Такой он высокий, сильный, стройный, прямостатуя юного греческого бога.

– Что вас занимает, мадам? – обратил он на неесвой взгляд. Вода сбегала по лицу.

– Ты… ты красив, Алекс.

– Теперь ясно, что ты безумная. – На миг онпосерьезнел. – Ты позвонила домой?

Она отмахнулась, словно непокорная школьница. Он по-прежнемустоял под душем, и ей захотелось сбегавшую по его телу воду проводить своимязыком. Ей было не до дома. Тот словно перестал существовать. Думать она моглалишь об Алексе.

– Почему бы это не сделать сразу, малыш?

Она послушно кивнула и ушла из ванной. Села к телефону,чудный облик мужского тела отступил. Вдруг она вновь ощутила себя миссис ДжонГенри Филипс. Какую ложь наговорить им? Телефонистка откликнулась очень быстро,сразу дали Сан-Франциско. В следующую секунду Рафаэлла уже слышала голос сиделки,та сообщила, что Джон Генри еще спит, ведь в Сан-Франциско всего семь часовутра и ему пока рано пробуждаться.

– Хорошо он себя чувствует?

Она не могла освободиться от страха. Наверно, последуетнаказание. Наверно, ему станет хуже, и вина за это будет на ней. Однако бодрыйответ сиделки не заставил себя ждать:

– Отлично. Мы выкатывали его на час в кресле вчера.Кажется, он был этим доволен. После ужина я почитала ему газету, недолго, изатем он сразу уснул.

Так что ничего не приключилось, вроде бы никаких перемен завремя ее отсутствия. Она объяснила, что задержалась в Нью-Йорке из-за матери. Иполетит в Сан-Франциско завтра. Чуть подождала, готовая услышать, как сиделканазовет ее лгуньей и потаскушкой, но этого не произошло, а мать, понятное дело,не станет звонить из Аргентины, так что нет причины бояться разоблачения. Ноона так остро чувствовала за собой вину, что казалось – обязательно дознаются,она попросила сиделку передать Тому, чтоб не ездил сегодня за ней в аэропорт,она сама позвонит завтра утром и сообщит, каким самолетом прибывает. В головупришло, что можно бы добраться из аэропорта на такси вместе с Алексом, однакостоит проделать такое, повергнешь домашних в недоумение. Ни разу за всю своюжизнь не ездила она из аэропорта на такси. Поблагодарив сиделку, Рафаэллаобратилась к ней с просьбой передать мистеру Филипсу, что она звонила и что всепрекрасно, и повесила трубку. Взор погас, лицо помрачнело.

– Какие-то неприятности? – Алекс вышел из ванной,причесанный, перепоясанный полотенцем. Вид у нее был совсем не такой, какнесколько минут ранее, когда он уговаривал ее звонить домой. – Что-нибудьслучилось?

– Ничего. Я… я просто позвонила туда. – И онаопустила глаза.

– Что-то не так? – В голосе звучали настойчивость,беспокойство, но Рафаэлла спешно замотала головой:

– Нет-нет. Он отлично себя чувствует. Я… – жалобноглянула она на него, – я ощущаю себя виноватой. Алекс, надо было мнеуехать.

Сказано это было шепотом, горестно. Он сел рядом, сначала недвигался, а потом крепко взял ее за плечи.