Мы сидели с Ниной на траве, среди бидонов. Дистанция спасения дала сбой, не сработала, я не увидела опасности. А сейчас в моем теле появилось что-то другое, это что-то снова начинает действовать или, возможно, бездействовать, оно острое и сверкающее.

Это боль.

А почему я уже не чувствую боли?

Она впивается тебе в желудок.

Да, она просверливает его, вспарывает, но я ничего не чувствую, я ничего не чувствую, боль возвращается ко мне белой ледяной дрожью, поднимается до самых глаз.

Я беру тебя за руки, я здесь.

А вот и нить, нить дистанции спасения.

Да.

Она как будто привязана к моему желудку снаружи. И очень сильно тянет его.

Не бойся.

А сейчас узел затягивается.

Сейчас нить оборвется.

Нет, такого не может быть. Нет, нить не может оборваться, потому что я мать Нины, а Нина – моя дочь.

А о моем отце ты хоть раз подумала?

О твоем отце? Что-то тянет еще сильнее, узлы затягиваются. Нить сейчас разрежет мне желудок.

Нет, еще до этого нить оборвется. Дыши глубже.

Нить не может оборваться, Нина – моя дочь. Нет! Господи, она обрывается.

Теперь осталось совсем немного.

Я умираю?

Да. Остаются считанные секунды, но ты еще успеешь понять самое важное. Я буду подталкивать тебя, чтобы ты успела услышать моего отца.

Почему я должна услышать твоего отца?

Он кажется тебе грубым и неотесанным, но это потому, что он потерял своих лошадей. Он человек, потерявший своих лошадей.

Что-то обрывается.

Это нить.

Больше нет натяжения. Но я все равно чувствую эту нить, она по-прежнему существует.

Да, только вот времени остается совсем мало. Остается всего лишь несколько секунд света. Поэтому, когда заговорит мой отец, не отвлекайся.

У тебя ослабел голос, я с трудом тебя слышу.

Будь внимательна, Аманда, это займет всего несколько секунд. Ты что-нибудь видишь сейчас?

Это мой муж.

Я подталкиваю тебя вперед, вперед, видишь?

Да.

Это будет последним твоим усилием. И последниму что произойдет.

Да, я его вижу. Это мой муж, он сидит за рулем нашей машины. Он въезжает в поселок. Это происходит в реальности?

Не останавливайся, рассказывай дальше.

Я вижу его очень отчетливо, прекрасно вижу.

Не поворачивай назад.

Это мой муж.

Под конец меня там уже не будет.

Но, Давид…

Не трать больше времени на разговор со мной.

Муж сворачивает на бульвар и едет очень медленно. Я вижу все совершенно отчетливо. Ему приходится остановиться перед светофором. Это единственный светофор в поселке, два старика неспешно переходят улицу и смотрят на моего мужа. Но он не обращает на них внимания, ему не до них, он глядит только вперед, не отрывает глаз от дороги. Проезжает через площадь, мимо супермаркета и станции обслуживания. Проезжает мимо больницы. Сворачивает направо и попадает на щебневую дорогу. Он ведет машину по-прежнему медленно и дальше едет все время по прямой. Не объезжает ни ям, ни ухабов. Когда он оказывается уже довольно далеко от поселка, собаки сеньора Хесера выбегают на дорогу и с лаем несутся следом за машиной, но он не сбавляет скорости. Проезжает мимо дома, который был снят для нас с Ниной. Однако даже не поворачивает в ту сторону головы. Дом остается позади. Вот и дом Карлы. Мой муж съезжает на грунтовую дорогу и поднимается на холм. Останавливает машину под деревьями и глушит мотор. Открывает дверцу. Он чутко воспринимает всю гамму звуков: когда захлопывает дверцу, щелчок возвращается к нему со стороны поля. Он смотрит на грязный старый дом, на железные заплаты, с помощью которых чинили крышу. Сзади остается темное небо, и, хотя сейчас полдень, в доме горит несколько ламп. Он нервничает и знает, что, скорее всего, из дома за ним кто-то наблюдает. Он еще не поднялся по трем деревянным ступеням, ведущим на галерею, и смотрит на распахнутую дверь и на штору из пластмассовых лент, сдвинутую и подвязанную к стене. У двери висит колокольчик на сизалевой веревке, но мой муж не дергает за него. Просто пару раз хлопает в ладоши, и тотчас изнутри доносится низкий голос: “Входите!” Мужчина примерно его же возраста стоит на кухне, он что-то ищет в стенном шкафу и не обращает на вошедшего ни малейшего внимания. Это Омар, твой отец, но они между собой явно не знакомы.

– Я могу поговорить с вами? – спрашивает мой муж.

Твой отец ничего не отвечает, а мой муж не повторяет вопроса. Он делает легкое движение в сторону кухни, словно собираясь войти, но почему-то не решается. Кухня совсем маленькая, мужчина стоит не шелохнувшись. Мой муж делает шаг по мокрым половицам, они скрипят. Что-то в неподвижности мужчины наталкивает на мысль, что это не первый визит к нему за сегодняшний день.

– Выпьете мате? – спрашивает твой отец, повернувшись к гостю спиной и вытряхивая использованную траву в раковину.

Мой муж говорит “да”. Твой отец показывает на один из стульев, и он садится.

– Я плохо знал вашу жену, – говорит твой отец. Он засовывает пальцы в деревянный горшочек для мате и выбрасывает в раковину остатки травы.

– Зато ваша жена хорошо ее знала, – говорит мой муж.

– Моя жена отсюда уехала.

Он ставит горшочек на стол. И делает это без резкого стука, правда, вежливым его жест тоже не назовешь. Он садится перед гостем, держа в руке траву и сахар, смотрит на него долгим взглядом.

– Я вас слушаю, – говорит он.

Сзади на стене висят две фотографии этого мужчины с одной и той же женщиной, а чуть ниже – фотографии мужчины с разными лошадьми. Все фотографии держатся на одном-единственном гвозде, они висят друг под другом – привязанные к общей сизалевой нити.

– У меня с дочкой не все в порядке, – говорит мой муж. – Прошло уже больше месяца, и тем не менее…

Твой отец не глядит на него, он готовит себе новую порцию мате.

– Вернее сказать, она чувствует себя неплохо, девочку лечат, и пятна на коже беспокоят ее гораздо меньше. Она выздоравливает, несмотря на все, что с ней случилось. Но есть кое-что еще, и я не знаю, как это объяснить. Кое-что еще – в ней самой. – Он на короткое время замолкает, как будто дает время твоему отцу вникнуть в его слова. – Вы знаете, что случилось с Ниной?

– Нет.

Оба молчат, очень долго молчат, и при этом и тот и другой сидят не шелохнувшись.

– Вы должны знать.