Но если… не подохнем?

Лютовой сказал раздраженно:

– Хватит нам увязать в вечных бесплодных спорах оРоссии! Особенно с теми, кто вечно и непрестанно вопит, что Россия – дерьмо,русские – дерьмо, что нам, тупым и криворуким, вечно жить в дерьме, пока насЗапад не вытащит из дерьма за уши. Хватит с этими спорить. Уже пора уничтожать.Молча. Стрелять – кто может стрелять, бить топором – у кого топор, травить идушить – у кого только голые руки.

Майданов сказал шокированно:

– Нельзя быть таким экстремистом!

– Почему?

– Да просто нельзя! Некоторые вещи нельзя потому… чтонельзя.

Лютовой сказал твердо:

– Эту грязь надо вымести из нашего народа, ибо грязьимеет обыкновение расползаться, пачкать других.

– Нельзя, – повторил Майданов. – Вы –экстремист. Боремся с этим экстремизмом, боремся… а он откуда-то берется снова.Мне рассказывали, как недавно на центральной площади организованно прошлосжигание основного труда самого большого экстремиста… даже имя его не хочупроизносить…

Шершень поддержал серьезно:

– И не надо, тьфу-тьфу, на ночь глядя… Мы все недавновидели демонстрацию слабости этого общества… да что там общества – всего такназываемого западного мира! Западного – не по географии, а по ареалу признанныхценностей. В этот западный попадает не только Россия, мы вечно враскорячку, нои всякие там сингапуры или южнокореи. Мы видели, как сжигают книги, ибо вслабеющем западном мире уже запрещены ряд книг, ряд идей, ряд мыслей.

Майданов вскинул брови, отшатнулся, донельзя шокированный:

– Вы считаете это слабостью? А что же тогда сила?

– Да, – отрезал Шершень. – Это слабость, чтоведет к могиле. Запрещать надо убийства да грабежи, когда действие,направленное против вас, происходит так мгновенно, что не успеваешь уклонитьсяот пули или ловкой руки карманника. Но пропаганда – это удар очень замедленногово времени действия! Здоровое государство… даже не государство, а самообщество!.. должно либо тут же ответить еще более мощным ударом контрпропагандыи тем самым обезвредить яд, либо просто проигнорировать, как здоровый организмне замечает сквознячков…

Майданов развел руками, забыв от волнения, что держит чашку,плеснул на пол, смутился.

– Извините!.. Просто ваши слова столь чудовищны, что яуж и не знаю!.. Как это проигнорировать? Как это проигнорировать? Пропагандуфашизма проигнорировать?

– А что, – сказал Лютовой злорадно, – слабоответить?

– Разве это не ответ?

– Это уклонение от ответа, – объяснилЛютовой. – Неумение найти слова. Заткнуть оппоненту рот – разве это ответ?Это признание, что противник прав.

– Ну уж, знаете ли!.. Вы говорите… вы говорите такие возмутительныевещи!.. Да и вообще черт знает что, извините!.. По-вашему выходит, что Гитлер…тьфу, произнес-таки это гадкое имя!.. что этот негодяй – интеллигент, трудыкоторого сжигают гориллы?

Шершень захохотал, разряжая напряжение.

– Это не он, это вы сказали!

Разрумянившаяся Анна Павловна внесла кипящий чайник. Слышанаш смех, она тоже улыбнулась слабым отраженным светом. Шершень вскочил, началпридвигать на край стола опустевшие чашки.

– Я слышал, – сказал он, – что патриот –человек, который любит свою страну, зато граждан ее терпеть не может. Этоверно?

Майданов выставил перед собой белые ладони:

– Это не ко мне, это к Лютовому!

Бабурин провозгласил мощно:

– Как патриот, заявляю: славяне были самымвольнолюбивым народом на свете! Их часто угоняли в рабство, но они и там неработали.

Лютовой сказал невесело:

– Шутки шутками, но сейчас признаться в патриотизме –это рано или поздно лишиться работы, имени, имущества, быть обвиненным вкакой-нибудь уголовщине, сесть за рытье подземного хода из Москвы в Австралию,чтобы ограбить там банк… Сейчас можно признаваться только в любви к оккупантам,увы!

Майданов сказал горячо:

– Ну что вы в который раз! Где это США оккупировали?Просто мы вошли в более тесный союз с цивилизованными странами. Только и всего.Бравлин, а вы что отмалчиваетесь?

Я мирно жевал сухарики, слушал вполуха, мысли лениво ползалив черепе, как будто улитки плавали в густом сиропе.

– Да так, – ответил я нехотя. – При захвателюбой страны очень важно внушить жителям мысль, что это вовсе не захват.Помощь, освобождение или же просто некая гуманитарная миссия. Или вот союз с«цивилизованным миром». Более тесный, так сказать, союз. И с каждым разом всеболее тесный… А те небольшие жертвы, что случились, ну, вы же знаете, людиразные, при любом режиме находятся хулиганы, что пользуются поводом пограбитьмагазины…

– Хулиганы, – сказал Майданов быстро и посмотрелна Лютового. Тот откровенно скалил зубы.

– Россия сейчас захвачена, – продолжал я. –Этого не понимают лишь те люди, которые захват представляют по фильмам обужасах фашистской оккупации. В тех фильмах немцы ходят по улицам и стреляютвсех встречных, а женщин обязательно насилуют прямо на улице… ох, простите, яне намеренно!.. а потом зверски убивают. Но даже фашисты свои захватыпредставляли как освобождение: в России – от большевиков, в Европе – отзахвативших власть жидов. Сейчас же методы оккупации стали куда изощреннее искрытнее. В захваченной стране никто не станет вешать свой флаг на зданиипарламента или мэрии или вводить в город танки. Напротив, всячески будетподчеркиваться независимость данной страны и расхваливать мудрое решение егонарода влиться в общество продвинутых стран. И «цивилизованных».

Майданов смотрел на меня почти с ужасом.

– Бравлин, – произнес он дрогнувшимголосом, – вы… тоже? Я считал вас культурным человеком!

– И я считал, – признался я. Подумал, добавил: –Впрочем, и считаю.

– Но как же… Неужели вы оправдываете этих боевиков изРНЕ, что убивают людей? Неужели вы считаете их путь… правильным?

Я отхлебнул, ожегся, отпрянул от чашки.

– Я считаю, что прежде всего надо решение поискать там,где еще не искали. Или искали плохо.

– Где?

– В идее, – объяснил я. – Все необходимыепредпосылки для возникновения новой веры есть. Мы в такой дупе… и так быстроисчезаем, как нация… Что нужно? Утопающий хватается и за гадюку, понятно, но вданном случае надо, чтобы утопающий, выбравшись на берег, не отбросил спасшуюего ветку за ненадобностью, а взял ее с собой. А человек с нормальной психикойне потащит ее с собой только потому, что она ему жизнь спасла! Он возьмет ее ссобой только в случае, если она и дальше чем-то окажется нужна, необходима,даже незаменима. Ну, сможет отбиваться от собак, отмахиваться от мух и комаров…Словом, нужна.