Анна Павловна наполнила быстро пустеющую вазу с печеньемхорошо прожаренными сахарными сухариками. Шершень захрустел ими первым,подмигнул мне, указывая взглядом. Бери, халява!

– В противовес юсовской философии, – закончиля, – где дозволено все, наша новая идея должна, увы, часть весьмапривлекательного дозволенного перевести в недозволенное! Задача – так податьнепопулярное недозволенное, чтобы это стало знаком доблести. Сейчас человек сгордостью заявляет: «А я – пью!» или даже «Вот такое я говно!», в то время какв непьющести приходится признаваться шепотом, как в каком-то гаденьком грешке.Надо суметь поменять эти знаки. Для нашего народа это равносильно спасению.

Все заговорили разом, слышался хруст и сёрбанье, сухарикиразделялись с треском, будто ломаешь у костра сухие ветки. Напряжение немногоспало, ибо я сказанул благоглупость, что очевидно для всех: всяк понимает, чтонужно сделать, но вот как это сделать, чтобы приняли? Мол, я знаю, чемнакормить народ, но станет ли он это есть…

Шершень поинтересовался:

– Что-то я не врубилси… Бравлин, ты враг или другЮсы?.. А то тебя слушаешь, все страннее и страннее…

Я удивился.

– Почему враг или друг?

Он развел руками:

– Ну… а что, можно как-то и сбоку припеку?

– А мне, – ответил я хладнокровно, – по фигупростенькие алгоритмики. Вы знаете, что такое алгоримики? Во, слышали… «Да-нет»– вот и все их команды. Мне по фигу, повторяю, их мнение, их оценки. Я несторонник, но и не противник. Для меня все эти прямоходящие обезьяны – единыйвид. Если хотите – единое племя. Умея читать… вы тоже, наверное, пробовали?.. яознакомился с сотнями учений и политических теорий, как осчастливить мир и датьлюдям счастье. У меня в компьютере слишком большой выбор рецептов, чтобы явдруг начал какой-то из них ненавидеть… Но даже вы уже догадываетесь, что путьЮсы чреват…

Шершень хмыкнул, на мое ерничанье внимания почти не обратил,хотя, возможно, зарубку в памяти сделал, чтобы уесть в ответ при случае.

– Да уж как-то догадываюсь.

Я сказал мрачно:

– Юса скоро грохнется. И грохот от ее падения будетпогромче, чем от рушащегося коммунизма… Ох, простите, мне завтра рано вставать!Надеюсь, завтра увидимся.

Да, грохот будет погромче, думал я мрачно по дороге в своюквартиру. Когда коммунизм еще не рушился, но уже заметно подгнил, все снадеждой смотрели в сторону Юсы. Мол, в России факел угасает, но там еще горит!Даже разгорается ярче.

Но ведь в Юсе уже погас. Этого не видят только простые люди,слишком замороченные постоянными поисками, как накормить семью, а в оставшеесявремя – как оттянуться, побалдеть, расслабиться, с банкой пива полежать передтелевизором. Что-то должно быть еще… Нельзя допускать, чтобы мир погрузился вотьму, а там в темноте лихорадочно искать спички, зажигалку и в конце концовсудорожно высекать огонь камнями. Правда, есть еще факел ислама, он не гаснет,даже разгорается в фундаментализме, но мне что-то неуютно в их мире. Там нет,как сказал Лютовой, компьютеров, Интернета, живописи, кино и театра…

И что же?.. Нужно, чтобы кто-то начал высекать новые огонькиеще до полного обвала.

Кто-то?

Давай, не играй с собой, парень…

На другое утро по дороге на службу встретился у лифта сРэндом. Это псевдоним, настоящее имя не старался узнать, Рэнд и Рэнд, какая мнеразница. Это Рэнду очень важно, чтобы мы все знали, что у него здесьпятикомнатная квартира, свой особняк за городом, катается на собственныхарабских конях, три «мерса», счет в швейцарском банке, две аптеки на Тверской,в прошлом году побывал в Чехии и приобрел небольшой заводик по производствутемного пива.

Я кивнул ему, все-таки сосед, он тоже кивнул и ответилмогучим густым голосом:

– Утро доброе… Да, доброе!

В шахте лифта тихонько шумит, кабина поднимается к нам надвадцатый. Я смотрел в дверь, на Рэнда смотреть противно, а у него в глазахнедоумение: ну когда же это я попрошу у него автограф? Все-таки рекордсмен, вКниге рекордов Гиннесса, постоянно идет по «ящику» его шоу, его портрет наобложках популярных журналов, он часто дает интервью телеканалам. Участникпрограмм «Герой без штанов и галстука», «Человек недели», «Выбор дня», да неперечесть программы, в которых он учит зрителей, как жить, рассуждает ополитике, морали, искусстве, дает указания писателям, о чем писать, художникам– что рисовать, ученым – как делать открытия. Дает уверенно, как человек, добившийсяуспеха. Добившийся в той же области, что и они все, – в шоу-бизнесе.

Рэнд – это как раз воплощение тезиса о всестороннемразвитии. Когда человека сочли уже состоявшимся продуктом, с чем я лично несогласен, его начали… э-э… развивать. Все развивать. Ученые заставляли егоделать открытия, музыканты – сочинять симфонии, художники – создавать полотнана скалах, а потом на холстах, спортсмены – качать мускулы и поднимать штанги,прыгать, бегать, плавать, ползать… Создавались новые отрасли науки, новые теченияв искусстве, новые виды спорта, вроде катания на скейтах, сноубордах, женскогобокса и поднятия тяжестей…

Рэнд стал чемпионом мира по спитфлаю. На прошлом чемпионатемира он ухитрился послать плевок на девятнадцать метров, на чемпионате Европысумел довести рекорд до девятнадцати тридцати, а в интервью заявил потрясеннымжурналистам, что на Олимпийских играх сумеет взять и заветную круглую цифру«двадцать», тем самым разменяв второй десяток.

В шахте легонько стукнуло, двери раздвинулись. Мы вошли, встали,прижавшись к противоположным стенкам, оба старались держаться друг от друга какможно дальше, как обычно становятся все здоровые мужчины, не склонные кгомосекству.

Впрочем, подумал я зло, даже гомосекство это входит впонятие гармоничной развитости. Всесторонней развитости. То есть, с любойстороны, гм, можно…

Лифт двигается плавно, без толчков и покачиваний. Мой взглядупирался в чудовищный кадык Рэнда, сползал на его могучую грудную клетку, ужлучше это рассматривать, чем огромные, как оладьи, верблюжьи губы. Рэнд всевремя что-то жует, накачивает плевательные мышцы рта. Ему уже заплатили стотысяч долларов аванса за написание краткого учебника по спитфлаю, а еще онвыступает на показательных соревнованиях, где тоже огребает внушительныегонорары, докторам наук такие и не снились.

Дверцы распахнулись, Рэнд гордо вышел, я услышал в подъездевосторженное: «Рэнд! Смотрите, Рэнд!.. Тот самый, чемпион… рекордсмен…» Кто-тосразу метнулся с протянутым блокнотом и ручкой наготове, явно караулил часами,но Рэнд небрежно достал из нагрудного кармана свою, рэндовскую, на ней так инаписано, лихо поставил росчерк.

– Какой он демократичный, – сказал кто-то мне свосторгом, – совсем простой, доступный простому народу!.. Настоящийнародный герой!