Коловрат с одним из дружинников, самым молодым и самым ловким, остановился в зарослях молодого осинника.

– Чуешь, Будилко? – одними губами спросил Коловрат и повел головой правее зарослей осинника.

– Кони там, – согласно кивнул дружинник.

Коловрат понимал, что ни один опытный воин не станет собирать сотню коней своего отряда в одном месте. Да и трудно скрытно такое место подыскать. Скорее всего, коней развели по балочкам местах в трех в округе. Но одна часть обязательно должна быть вблизи того места, где находятся люди. Большая их часть и их командир. Сделав знак дружиннику, Коловрат свернул вправо и двинулся в обход осинника. Будилко выждал немного и пошел туда же, но держась в нескольких шагах правее воеводы.

Расчет Коловрата оправдался. Они миновали сторожевые посты монголов, которых не могло быть много. Не знающие леса и не имеющие опыта войны в лесах, монголы думали, что со стороны чащи к ним никто не подойдет, нечего местным по чаще ходить. А ходить они будут и ездить по дорогам, по тропкам да полянам, где пройдет и конь, и человек, и телега. Врага монголы не ждали, и это было на руку воеводе.

Ползком, как змеи, они с Будилко проползли еще шагов тридцать, прижимая к себе сабли, чтобы металл не звякнул ненароком о камень. Потом Коловрат остановился, прислушался и стал медленно поднимать голову… еще полшага вперед на животе, и он увидел впереди в низинке монгольских воинов. Рядом неслышно появился и Будилко. Жарко задышал в ухо:

– Они!

– Они. Смотри, Будилко, запоминай. Уйдут они, и плакать не станем. И не приведи господь увидеть их на нашей земле снова. Саранча! Пройдут и ничего живого за собой не оставят. И кони травы нашу пожрут и вытопчут. Запоминай, Будилко!

Бездед проклинал сейчас жадность своего соседа Азгуты и клял самого себя, что согласился свернуть. Место было нехорошее, проклятое. Три года назад сошлись на опушке две рати, князья друг дружке свою силу доказывали. Побили народу в той сече ужасть сколько. А потом три дня хоронили. Дружинников-то, тех сразу, и раненых, и мертвых, на телеги и по посадам. А простых ратников, тех в одну могилку. Говорят, что без малого сто человек тут закопали. А Азгута говорит, что не всех похоронили. И что оружия там железного много не собрано лежит. Сам, говорит, видел.

Так и сбил сосед Бездеда с пути домой. Ехать бы накатанным проселком да ехать. Глядишь, у своих дворов бы уже были. А там уже и банька. Малец воды согреет, другой Буянку распряжет… Эх, неладная… А Азгута лежит рядом и не стонет уже, только кровь в горле, стрелой пробитом клокочет да через уголок вытекает толчками. Кончается соседушка, уже отходит.

Главный у степняков сидит на войлочной подстилке, ноги сложив кольцом. И шапка на нем странная, незнакомая. И голову бреет, видать, только косички, черные как смоль, по вискам спадают. Чужие воины, кто такие, чего надо? Ни за что сгубили человека, наскочили, арканами повязали, в лес унесли. Половцы не половцы, кто их разберет. А вот этот вроде из наших. Или нет. Бездед уставился на человека с белой бородой клинышком и узкими, как щелки, глазами. Одет он был в длинную одежду, из-под которой виднелись только носки сапог из тонкой дорогой кожи, на пальцах перстни с каменьями.

– Как тебя зовут? – спросил незнакомец Бездеда. – Ты должен отвечать на вопросы, иначе…

Он кивнул головой на тело Азгуты и тихо засмеялся, разводя руками в стороны, как бы говоря, что ничего уж тут не поделаешь. Так получилось. Мол, не серчай.

– А кто ж вы такие будете? – угрюмо спросил Бездед, поворачивая головой то вправо, то влево и разглядывая диковинные одежды незнакомых воинов с раскосыми глазами.

Свист плети разрезал воздух, и Бездед, охнув от резкой боли, упал на четвереньки. Кнут взвился снова и опустился на спину русича, рассекая льняную рубаху. Кровь брызнула, рубаха быстро напиталась, но больше ударов не последовало. Бездед стонал, кусая губы и пытаясь встать на ноги. Но в голове у него шумело и плыло. И в голове билась только одна мысль: а как там без Буянки семья. Никак им без лошади нельзя.

Коловрат смотрел сверху на то, как монголы допрашивают пленника. Тот, как казалось, ничего не отвечал. Вот его исполосовали плетью до кровавой каши на спине, пытаются под руки поднять и поставить на ноги. Будилко рядом лежал тихо и только носом угрюмо сопел.

– Эх, не помочь нам ему, никак не помочь, – наконец прошептал дружинник. – Убьют они его.

– Конечно убьют, – ответил воевода, отползая в глубь леса. – Тут иначе никак. Ах, воронье, псы бродячие! Дорого они за кровушку русскую мне заплатят. Все, хватит, пошли назад. Теперь разделимся и в разные стороны. Надо точно узнать, где они еще коней держат, и на их разъезды не попасть. А то и нас вот так же на арканах приволокут к тому с тоненькими усами до подбородка. Глаз у него косит один, приметил?

– Ты о ком, воевода? – не понял Будилко.

– Не туда ты глазел, – с укором сказал Коловрат, – не то примечал. Сколько воинов было на поляне? А? Сколько у них брони, а сколько легких конников, которые только с луками? А который у них главный, то кто, богатый хан или из простых воинов вышел? Сотник аль тысяцкий? Мало увидел!

– Так я, Евпатий, уж больно жалко того, которого они били в кровь. А второй так уже и помер, наверное, тот, который на земле-то лежал.

– Жалко, говоришь? – зашипел на дружинника Коловрат. – И мне жалко. Да только ты свою жалейку спрячь подальше до поры, пока война не кончилась. Воевать с жалостью нельзя. Увидел, что русича убивают, что мучают, так разозлись, накопи злости столько, чтобы потом в бою ее на врагов выплеснуть. Да так, чтобы рука твоя разила как молния, чтобы одним ударом с коня сшибить врага. Вот как надо к этому относиться. А простой жалостью ты и пленника не спасешь, и себя погубишь. И дело наше все погубишь.

Из леса свой маленький отряд Коловрат выводил такими тропами, что в них и зверь бы заплутал. Но воевода каким-то чутьем находил дорогу, выдерживал направление. Дружинники переглядывались и с восхищением кивали другу другу: мол, каков у нас Коловрат! Ведет и не остановится даже! Но ближе к опушке все же пришлось придержать коней и прислушаться. Показалось, что где-то совсем недалече проскакали несколько всадников. Воевода подозвал к себе всех десятерых и строго посмотрел каждому в глаза.

– Слушайте и запоминайте мое слово. Что бы ни случилось, но хоть один из вас должен остаться в живых и добраться до Полторака и все рассказать. И про пленников, которых монголы захватывают и пытают, и про то, где они в лесах расселись и коней держат. Все подробно ему рассказать. Нас убьют, другие дело сделают, как я наказывал. Поняли? Все, а теперь опушками пойдем, на глаза случайному путнику не лезть. Чуть открытый участок – и снова в лес поглубже уходить. Да по траве коней ведите, по траве. Трава звука копыт не дает.

День уже склонялся к вечеру, когда Коловрат наконец вывел свой отряд на опушку, откуда были видны крыши домов Медведки за перелесками. Оставалось последнее, что хотел сделать Евпатий, – посмотреть местность перед весью, каково там развернуться с конницей, откуда и как могут монголы напасть. Это не степь, тут не рассыпешься конницей как горохом по столу. И это надо с пользой учесть. Из-под руки он рассматривал овражки, перелески, опушку соснового бора и заросли кустарника. Для себя, приведись такое, он бы уже выбрал, как напасть на такое поселение.