Парамон отдал фонарь супруге, а сам, взяв берданку на изготовку, направился к зеркалу. Двигался он осторожно, не спеша, держа фонарь перед собой в вытянутой руке.

Он увидел лежащего у зеркала человека в темном костюме, издававшего эти странные звуки.

— А ну, вставай, злодей! — крикнул он срывающимся голосом.  — У меня ружжо! Чуть што, отправлю враз на небеса!

— Парамоша, кажется мне, что он кончается,  — догадалась супруга, смело шагнула вперед и осветила лежащего.  — Так и есть! А кровищи сколько! Паркет весь залил!

На полу лежал мужчина, изо рта и шеи беспрерывно текла кровь, образовав громадную лужу, частично залив лицо, так что они не сразу его узнали. Только когда супруга наклонилась, с жалостью глядя на умирающего и не зная, как ему помочь, она его узнала и неуверенно произнесла:

— Сдается мне, Парамоша, это тот приятный молодой человек, который часто приходил к Анечке.  — Тут она вспомнила его имя.  — Господин Бессмертный! Кажется, он что-то хочет сказать.

Приподнявшийся из последних сил Арсений захрипел, по его телу пошли судороги, он откинулся на спину и кончился.

— Иди доложи хозяину о нашей находке,  — подтолкнула женщина своего муженька, в растерянности застывшего над трупом с берданкой в руках.  — И ружжо поклади, а то, неровен час, выстрелит и еще натворит бед!

— Вот тебе и бессмертный! — пробормотал слуга, спеша на хозяйскую половину.

И вскоре дом загудел, словно потревоженный улей.

Рассвет застал в доме Ступачевских следователя Бирюкова, письмоводителя Сингаевского, Василия Васильевича Тарновского, хозяина дома Дмитрия Петровича, расположившихся в гостиной в ожидании вердикта только что прибывшего из Ични врача, который осматривал уже застывшее тело Арсения.

Глядя на поднимающееся над горизонтом слепящее солнце, следователь тяжко вздохнул:

— Сегодня опять будет неимоверно жарко, меня в такую погоду мигрень мучает.

— Попросите Бориса Сильвестровича,  — Тарновский кивком указал на врача,  — он вам пилюли от головной боли выпишет.

— Есть с собой у меня пилюли, вот только они недолго действуют, и боль вскоре возвращается.  — Следователь посмотрел на часы, снова вздохнул и обратился к врачу, сидевшему на корточках у мертвого тела.  — Что скажете, Борис Сильвестрович?

Врач поднялся, снял хирургические перчатки и спрятал их в саквояж.

— Причина смерти — огнестрельное ранение в районе шеи, задета аорта. Рядом с трупом находится револьвер «Смит-Вессон» подходящего калибра. Выстрел произведен с близкого расстояния. Похоже на самоубийство.

— Почему «похоже»? У вас есть сомнения? — недовольно поинтересовался следователь.

— Да вроде бы и нет,  — задумчиво произнес врач,  — но я впервые вижу, чтобы самоубийца стрелял себе в шею. В лоб, рот, ухо, висок, сердце — это понятно, человек хочет максимально уменьшить страдания и ускорить переход в мир иной. Как-то гусарский поручик стрелялся из-за неразделенной любви в правую сторону груди — надеялся обмануть смерть и вызвать сожаление, раскаяние у красавицы, отвергнувшей его,  — и это понятно. Но в шею?! Разве что этот молодой человек один из почитателей творчества Захер-Мазоха и решил получить удовольствие от предсмертных мучений.

— Нет, он был вполне нормальным и очень приятным юношей,  — сказал опечаленный Тарновский.  — Сын моего приятеля по университету — не знаю, как ему сообщить об этой трагедии.

— Мне он тоже нравился,  — подхватил Дмитрий Петрович.  — Ухаживал за моей дочерью — царствие ей небесное! — Бросив взгляд на тело Арсения, заметил: — Ему туда не попасть. И зачем надо было пакостить в моем доме? В лесу полно места!

— По-моему, все ясно.  — Следователь порывисто встал со стула и принялся ходить по комнате — ему нравилось рассуждать в движении.  — Арсений Бессмертный был влюблен в вашу дочь, и она вроде дала ему надежду — это он сам сказал.

— Мне дочь об этом ничего не говорила.

— Убийство вашей дочери сильно повлияло на него, не в силах справиться с одолевавшими его чувствами, он свел счеты с жизнью. Не возражаете, господин доктор?

Тот молча пожал плечами, но по выражению лица без труда можно было понять, какой вопрос его мучил: «Но почему он стрелял в шею?»

Ободренный молчанием врача, следователь продолжил, обращаясь к Ступачевскому:

— Ваш дом, обитель его любимой, он выбрал по своей странной фантазии. Современный Ромео, опечаленный смертью Джульетты. Оформляем как самоубийство! — сказал он письмоводителю, и тот, кивнув, стал готовить письменные принадлежности.

— Арестованный Акулов — точно убийца моей дочери? — мрачно поинтересовался Дмитрий Петрович.

— Прямых улик против него нет, он упорствует, не сознается, но следствие пока не закончено,  — уклончиво ответил следователь.

— Если это он, то виселицы ему не миновать! — угрожающе произнес Дмитрий Петрович.

— Его отец известный генерал. Имеет связи в Петербурге, при дворе императора. Хотя между ними были разногласия, отец уже нанял адвокатов для своего сына. Но если его вина будет доказана, уж от каторги ему не отвертеться.

— Смерть и только смерть! — с нажимом произнес Ступачевский.

Обратно в имение Тарновского следователь и письмоводитель возвращались вдвоем в коляске, если не считать кучера.

— Что скажешь на все это? — по-приятельски обратился следователь к своему молчаливому помощнику.

— А что вы хотите услышать?

— Что думаешь? Я же видел по выражению твоего лица, что у тебя есть особое мнение.

— Когда доктор смыл кровь с раны, стали заметны следы пороха, как бывает, когда стреляют с близкого расстояния, но их значительно меньше, чем когда стреляют впритык. Да и характер самой раны был бы в последнем случае иной.

— Может, он сомневался, стреляться или нет, поэтому случайно выстрелил в шею, держа пистолет на расстоянии,  — фантазировал следователь. Заметив, что его помощник иронически усмехается, нахмурился.  — Есть еще что добавить в отношении этого Бессмертного?

— Дур-рак он! — заявил письмоводитель и смачно сплюнул на дорогу.

— С ним все понятно, что делать с Акуловым, подозреваемым в убийстве Ступачевской? Доказательства у нас слабенькие для суда.

Письмоводитель пожал плечами и, хмурясь, стал смотреть на дорогу.

Житомир встретил мелким холодным дождем и пронизывающим ветром, не характерным для последнего месяца лета. Вадим не раз проезжал через этот город, но до сих пор у него не получалось как следует с ним познакомиться. Впрочем, и сейчас он на это не особенно рассчитывал, хотя предполагал пробыть здесь довольно долго. Города, поселки, где он останавливался, как и люди, имели свое лицо. Житомир виделся ему стариком в соломенном широкополом брыле, с рыбацкой сеткой в руках. Почему его подсознание выдало столь странную ассоциацию с городом, который в основном он связывал с добычей гранита в области, Вадим не стал ломать голову. Включив навигатор, он ввел название улицы и стал следовать указаниям лишенного эмоций женского голоса.