Вот мы и добрались до Кейт Макклауд. Кейт! Макклауд! Моя любовь, моя боль, мое Götterdämmerung[37], моя личная «Смерть в Венеции»: неотвратимая и смертоносная, как змея на груди Клеопатры.

Был конец зимы в Париже. Я вернулся туда после нескольких месяцев беспробудного пьянства в Танжере, где успел стать habitué[38] пафосного кабачка Джея Хейзелвуда под названием «Ле Парад». Заправлял кабаком добрый и нескладный парень из Джорджии, сумевший сколотить средних размеров состояние на правильных «мартини» и гигантских бургерах, которые он готовил для истосковавшихся по родине американцев. Кроме того, для избранных иностранных клиентов у него в запасе всегда были аппетитные попки арабских мальчиков и девочек – они шли за счет заведения, разумеется.

Однажды вечером в «Ле Параде» я повстречал человека, оказавшего колоссальное влияние на будущие события. У него были прилизанные белокурые волосы, как в рекламе бальзама для волос двадцатых годов; опрятный, веснушчатый, румяный, он сверкал здоровой белоснежной улыбкой, пожалуй, чересчур многозубой. То и дело он доставал из кармана спичку и зажигал, чиркнув ею об ноготь. Ему было около сорока, он приехал из Америки, но разговаривал с каким-то странным, свойственным полиглотам акцентом: это не столько жеманство, сколько непостижимый дефект речи. Он угостил меня алкоголем, мы немного поиграли в кости; позже я спросил у Джея Хейзелвуда, кто он такой.

– Никто, – ответил Джей, с нарочитым джорджийским выговором растягивая гласные. – Зовут его Туз Нельсон.

– Чем занимается?

Джей сделал очень серьезное лицо и многозначительно ответил:

– Дружит с богачами.

– И все?

– Все?! Черт побери! – воскликнул Джей Хейзелвуд. – Водить дружбу с богатеями – та еще работенка! За один день устаешь так, как двадцать каторжных ниггеров за месяц не устают.

– Чем же он зарабатывает?

Хейзелвуд прищурил один глаз и вытаращил другой – эдакий барыжник с Юга, – но я не разыгрывал дурачка, а действительно не понимал.

– Слушай, да таких халявщиков, как Нельсон, полным-полно. Ничего особенного в нем нет, разве что мордашка посмазливей, чем у многих. Так-то малый он неплохой… Сравнительно. Два-три раза в год бывает в Танжере, все лето прыгает с яхты на яхту – «Гавиота», «Сиеста», «Кристина», «Сестра Анна», «Креолка», сам продолжи. Остальное время проводит в Альпах – в Санкт-Морице, или Гштаде, или на островах Вест-Индии. Антигуа. Лифорд Кей. В перерывах наведывается в Париж, Нью-Йорк, Беверли-хиллз, Гросс-пойнт. И всюду промышляет одним и тем же. Трудится за еду – с обеда и до поздней ночи. Играет в бридж, кункен, катает шары. «Старая дева», нарды – все это с ослепительной улыбочкой. Зубы у него искусственные. Старичье, что на яхтах по океанам плавает, от Нельсона без ума. Этим он зарабатывает на мелкие расходы, а остальное выкачивает из баб всех возрастов и богатеньких нимфоманок, мужьям которых глубоко плевать, кто трахает их жен, лишь бы самим не приходилось…

Джей Хейзелвуд не курил: как истинный сын Джорджии, он жевал табак. Пустив коричневую струйку в свою персональную плевательницу, он продолжил:

– Уж я-то знаю, какая это работенка! Врагу не пожелаешь. Валандаюсь, мать твою, с чертовыми кобрами – так и набрал песет, чтобы открыть этот бар. Но у меня была цель, я это делал для себя – хотел чего-то добиться в жизни. А Нельсон – конченый человек. Сейчас он тут шайку Бэб окучивает…

Танжер похож на белую скульптуру, которую художник-кубист установил на фоне гор, что стоят лицом к Гибралтарскому проливу. Если спускаться с вершины, проходишь сперва через менее респектабельный его пригород с уродливыми средиземноморскими виллами, затем попадаешь в «современный» город, всеми своими широченными бульварами и многоэтажками цвета цемента источающий знойные миазмы, а потом оказываешься в прилизанном лабиринте прибрежной Касбы. Практически все иностранцы Танжера – за исключением тех, кого занесло в город по долгу службы, – приехали сюда в поисках либо доступных наркотиков, либо похотливых несовершеннолетних проституток, либо способа избежать уплаты налогов, либо потому, что их нигде больше не ждут: то есть ни в одном городе севернее Порт-Саида их не выпустят с корабля или из аэропорта. Танжер – унылый город, в котором вашей жизни почти ничто не угрожает.

В ту пору Касбой правили пять «королев» – два англичанина и три американки. Одной из американок была Евгения Бэнкхед, большая оригиналка под стать своей сестре Таллуле; ее безумный солнечный свет озарял темные переулки гавани. Вторая – Джейн Боулз, гениальная чертовка, хохочущий, уморительный, измученный эльф. Автор зловеще прекрасного романа «Две серьезные дамы» и единственной, столь же зловеще прекрасной пьесы «В летнем доме», ныне покойная миссис Боулз жила в микроскопическом домике – настолько крошечном, что передвигаться из комнаты в комнату приходилось едва ли не ползком. С ней делила кров любовница-мавританка, знаменитая Шерифа, неотесанная старуха, императрица целебных трав и редких пряностей на крупнейшем танжерском базаре под открытым небом – скверный ее характер мог выносить лишь такой остроумный и небывало преданный гений, как миссис Боулз. («Я в самом деле ее люблю! – с ангельским смехом восклицала Джейн. – Я люблю Шерифу! А Шерифа меня не любит. Еще бы! Полюбить писательницу! Калеку-еврейку из Огайо! Нет, ей нужны только деньги. Мои деньги. Та малость, что у меня есть. И дом. Она мечтает заполучить мой дом и примерно раз в полгода всерьез пытается меня отравить. Нет, у меня не паранойя, я говорю чистую правду!»)

Кукольный дом миссис Боулз был полной противоположностью обнесенного высокой стеной дворца, принадлежавшего третьей королеве Касбы, махарани грошовых магазинов Барбаре Хаттон – эдакой Мамаше Баркер из «шайки Бэб», как выразился Джей Хейзелвуд. Мисс Хаттон со свитой из временных мужей, мимолетных любовников и прочих личностей неопределенного рода занятий (если они вообще чем-то занимались) проводила в своем марокканском дворце примерно месяц в году. Хрупкая и запуганная, она редко покидала его стены и не приглашала внутрь почти никого из местных. Вечная странница – сегодня в Мадриде, завтра в Мехико, – мисс Хаттон никогда не путешествовала, а лишь пересекала границы, возя за собой на багажных тележках сорок сундуков и маленькую личную ambiente[39].

– О, приветствую! Поехали на вечеринку? – То был Туз Нельсон. Он звал меня с террасы кафе на Пти Сокко, это такая небольшая площадь в Танжере и по совместительству – отличная круглосуточная кальянная под открытым небом. Время было уже позднее, за полночь.

– Слушайте! – восторженно обратился ко мне Туз. Нет, он ничего не употреблял (и в тот момент, кстати, пил кофе по-арабски), просто был в приподнятом настроении. – У меня для вас подарочек.

Он поднял в воздух вертлявого пузатого щенка, эдакую кучерявую негритяночку с большими испуганными глазами в белых ободках – она была похожа на панду, панду из гетто.