– Пять минут назад купил ее у испанского морячка. Он просто шел мимо, а из кармана его бушлата торчала эта кроха. Точнее, ее головушка. Какие у нее глазки – я сразу влюбился! А эти ушки – посмотрите, одно стоит торчком, а другое обвисло. Я спросил матроса про щенка, и он мне признался, что сестра хочет продать псину мистеру Ву, китайцу, который ест жареных собак. Я дал ему сто песет – и вуаля!

Туз протянул мне щенка, как калькуттские попрошайки суют прохожим больных младенцев.

– Сижу, значит, гадаю, зачем я ее купил, а тут вы! Мистер… Джонс? Я ведь правильно запомнил? Вот, мистер Джонс, держите. Вы нужны друг другу.

Собаки, кошки, дети… никогда в жизни я не был в ответе за другое живое существо – успевать бы менять собственные подгузники! Поэтому я сказал:

– Ну уж нет. Продайте ее лучше тому китайцу.

Туз смерил меня взглядом азартного игрока, затем поставил щенка на стол: там она минутку посидела, жалобно трясясь, и надула лужу. Туз! Чертов пройдоха. Я взял ее, завернул в шарф «Ланвин», давным-давно подаренный Денни Фаутсом, и прижал к себе. Трястись она перестала. Понюхала воздух, вздохнула и задремала.

– Как назовете? – спросил Туз.

– Дворняжка.

– Ах так? Раз уж я вас свел, могли бы назвать ее Тузиком.

– Нет, пусть будет Дворняжкой. Как вы. Как я. Дворняжка – в самый раз.

Он засмеялся.

– Alors[40]. Но я ведь обещал вам вечеринку, Джонс! Сегодня гостей собирает миссис Кэри Грант. Будет скучно. И все же поехали!

Туз всегда называл Хаттонтотку (прозвище, придуманное Уинчеллом) миссис Кэри Грант. «Я из уважения, правда. Из всех ее мужей только его и стоит упомянуть. Он души в ней не чаял, но Барбаре пришлось с ним расстаться: она просто физически не способна понять человека, которому не нужны ее деньги».

Семифутовый[41] сенегалец в алом тюрбане и белой джеллабе открыл кованые ворота, и мы очутились в саду, среди подсвеченных фонариками цветущих иудиных деревьев, где воздух был вышит гипнотическим ароматом туберозы. Затем мы попали в зал, где бледный свет струился сквозь ширмы слоновой кости с филигранной резьбой. Вдоль стен стояли парчовые банкетки, заваленные шелковисто-лимонными, серебристыми и алыми подушками. Дивные медные столики ломились от свечей и запотевших ведерок с шампанским. Ковры на полу, сотканные вручную мастерами Феса и Марракеша, были похожи на странные озера древнего, причудливого оттенка.

Немногочисленные гости вели себя тихо – как будто дожидались ухода хозяйки, чтобы дать себе волю и пуститься в пляс. С такой подчеркнутой сдержанностью придворные обычно ждут отречения короля от престола.

Наконец мы увидели лежавшую на подушках хозяйку в зеленом сари. На шее у нее поблескивало колье с темными изумрудами. Она глядела пусто, слепо, как глядят узники, много лет просидевшие в неволе, и неодушевленно-отрешенно – так же глядели изумруды в ее колье. Зрение у хозяйки было пугающе избирательным: меня она почему-то приметила, а вот мою собачонку – нет.

– О, милый Туз, – тихим тусклым голосом проговорила она, – кого вы мне привели на сей раз?

– Это мистер Джонс. П. Б. Джонс, если не ошибаюсь.

– И вы, конечно, поэт, мистер Джонс. Потому что я и сама поэт. Сразу вижу себе подобных.

И все-таки она была хороша… Ее трогательную увядшую красоту портило только смутное ощущение, что она постоянно балансирует на грани боли. Я вспомнил статью из воскресного приложения какого-то журнала, где говорилось, что в молодости она была невзрачной толстухой, а потом – по совету чудака-диетолога – проглотила пару бычьих цепней. Глядя на ее болезненную худобу и воздушную хрупкость, я невольно задумался: не эти ли черви составляют половину ее нынешнего веса? Она, видно, прочитала мои мысли:

– Безумие, правда? Я так исхудала, что и ходить-то не могу! Меня всюду носят. Почитайте же скорее ваши стихи!

– Я не поэт. Я массажист.

Она поморщилась.

– От массажа у меня синяки. Листок с дерева упадет – и я уже вся синяя.

– Вы говорили, что пишете, – встрял Туз.

– Пишу. Писал. Вроде как. Но, судя по всему, массаж я делаю куда лучше.

Мисс Хаттон поглядела на Туза: они словно перешептывались одними глазами.

– Не поможет ли он Кейт? – спросила она.

– Вы путешествуете? – обратился ко мне Туз.

– Могу. Делать мне все равно больше нечего.

– Когда будете в Париже? – деловито уточнил он.

– Хоть завтра.

– Нет. Давайте встретимся там на следующей неделе. В баре гостиницы «Ритц», со стороны рю Камбон, где-то в четверть второго.

Наследница утомленно выдохнула в набитую гусиным пухом парчу банкетки.

– Бедный мой мальчик, – сказала она и постучала глянцевым абрикосовым ноготком по бокалу шампанского – то был знак слуге-сенегальцу, что пора поднимать ее и нести прочь по ступеням, выложенным синей плиткой, в тускло освещенные живым огнем покои, где озорнику Морфею (что так любит дразнить исступленных и обиженных, а более всего – богатых и могущественных) уже не терпелось поиграть с ней в прятки.

Я продал кольцо с сапфиром, подаренное Денни Фаутсом (тому оно досталось в подарок от греческого принца), мулату по имени Дин – владельцу бара «У Дина», главному сопернику Джея Хейзелвуда в битве за публику haute monde[42].

Пришлось отдать кольцо за бесценок, но на билет до Парижа мне хватило – точнее, нам с Дворняжкой, которую я запихнул в саквояж «Эйр франс».

В четверг, ровно в пятнадцать минут второго, я вошел в бар гостиницы «Ритц» – с Дворняжкой под мышкой (она наотрез отказалась оставаться в номере дешевого отеля на рю-дю-Бак, где мы с ней поселились). За угловым столиком нас уже поджидал Туз Нельсон – прилизанный и сияюще-благодушный.

Он погладил щенка и сказал:

– Весьма рад и удивлен! Не думал, что вы появитесь.

– Надеюсь, я не зря сюда ехал.

Жоржес – главный бармен «Ритца» – большой специалист по «дайкири». Мы заказали ему по двойному коктейлю, и, пока они готовились, Туз спросил меня:

– Что вы знаете о Кейт Макклауд?

Я пожал плечами.

– Только то, что пишут в желтых газетенках. Умеет обращаться с винтовкой – вроде бы своими руками пристрелила белого леопарда…

– Нет, – задумчиво ответил Туз. – В Индии во время сафари она стреляла в человека, который убил белого леопарда. Человек, к счастью, выжил.

Принесли коктейли, и мы выпили их в полной тишине, которую нарушало лишь тявканье моей Дворняжки. Правильный «дайкири» имеет приятную кислинку и сладость, а плохой – это стакан кислоты. Жоржес знал толк в «дайкири». Мы заказали еще по коктейлю, и Туз продолжил: