И мог позволить себе не опубликовать такой абсолютный шедевр, как «Медный всадник», потому что не захотел изменить в нем несколько слов. Вольно́ было Жуковскому думать, будто он «рифмует не хуже». А вот что́ он говорил себе, когда после смерти Пушкина читал найденный беловик «Медного всадника»?.. Сквозь слезы.

Блажен, кто молча был поэт.

Мы не ушли от темы? Нет. Перед нами по-прежнему вопрос о психологическом типе Моцарта. А значит – хотя бы отчасти – и самого Пушкина.

Взять тип Сальери – и «сделать все наоборот»? Не может быть так просто! Давайте разбираться. Начнем все же не с живого поэта, а с его упрощенного отражения в магическом кристалле. «В голову пришли две-три мысли». Сами пришли. Отчетливо интуитивная работа. «Минута – и стихи свободно потекут». В данном случае они и правда похожи. Но – только в данном! Пушкин, когда писал всерьез, был к себе беспощаден как редактор. И умел «пахать» как мало кто. (Чтобы удостовериться в этом, достаточно посмотреть на черновик «Анчара».)

Свободно потекут… Сами… О чем? Да решительно о чем угодно! Это же Пушкин. От подробного описания обеда или туалетной комнаты – до потрясающих по силе строк о бушующей стихии. «Описывать мое же дело».

А в музыке и этого – «описания» нет. Просто две – три мысли. Это могли быть и волшебные звуки «Eine kleine Nachtmusik» (легкой музыки!), и трагические аккорды «Реквиема». В зависимости от момента. От настроения. От интуиции.

Что ж, выходит, хотя бы отчасти, и правда, «все наоборот»: интуитивно-эмоциональный тип личности. Мышление – «во втором эшелоне»: Пушкинский Моцарт осознанно показан менее разумным, чем Сальери. Да и такая функция, как ощущения (разумеется, кроме «данных богом» слуха и беглости пальцев) включается нечасто: «Ты с этим шел ко мне И мог остановиться у трактира. И слушать скрипача слепого…»

Разумеется, сам Пушкин далеко не так прост для анализа. «Пока меня без милости бранят, // За цель моих стихов иль за бесцельность» (из черновиков, 1830). Да – и за «цель» – тоже. Уж в его-то уме сомневаться всяко не приходится. Вот и не изволите ли кое-что из физики? Кроме шуток.

«Движенья нет», – сказал мудрец брадатый,

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить –

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

А вот слова, в каком-то смысле на прямо противоположную тему, хотя и это слова поэта-лирика: «Математики подобны французам: что бы вы им не сказали, они переведут это на свой язык, и тотчас это превратится в нечто совершенное». Это слова Гёте. Если принять их за истину, то вывод будет в пользу лириков, как это ни странно. Пушкин изложил принцип относительности Галилея вполне адекватно. А вот «физик» (в данном контексте это слово – антоним слова «лирик»), пытаясь передать на своем формализованном языке нечто, окрашенное эмоционально, может потерпеть неудачу. Вознесенский – «Чувствую – стало быть, существую».

И без принципа относительности Галилея примеров, доказывающих мощь интеллекта Пушкина, можно привести множество. Да и с ощущениями (с умением их блестяще описывать) у поэта все было в порядке – достаточно вспомнить многие строфы «отступлений» в «Евгении Онегине». А острый критический ум Пушкина помогал ему развивать и совершенствовать этот навык – слушать и описывать ощущения. Ибо исходно эта функция была у него слабой – и он это осознавал: «“Бахчисарайский фонтан” слабее “Пленника”… Раевский хохотал над следующими стихами:

Он часто в сечах роковых

Подъемлет саблю, и с размаха

Недвижим остается вдруг,

Глядит с безумием вокруг,

Бледнеет etc.

Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама». Пушкин «Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения»

* * *

Да, живые люди, тем более – гении – сложнее даже самых близких им персонажей. Потому мы и «тренируемся» в определении типов не на примерах личностей Пушкина или, скажем, Фета, а на сказочных – и, позже, менее сказочных персонажах.

Задача определения психологического типа самого Александра Сергеевича Пушкина не может быть решена более или менее однозначно. Если она решаема вообще. Напоминаю: чистых типов в жизни не бывают. Бывают установки. А «по краям» квадрата – упрощенные схемы. Идеал же – это стремление к балансу, то есть к центру, к золотой середине. В реальном человеке от этой середины всегда есть те или иные отклонения. И он может – и должен! – быть разным в различные моменты своей жизни. Как Пушкин! Он жреца Аполлона – и до одного из… гм… простых детей мира. Что же до сбалансированности бога, то тут уже важно окружение. «Среда». От полной свободы творчества, вряд ли достижимой в реальности («Ты царь, живи один…»; «Ты сам свой высший суд» etc.) – до «закрученных гаек».

Так что прямого ответа на вопрос о психологическом типе Пушкина нет. Как и о типе реального композитора Моцарта или его талантливого современника Сальери. И – любых других по-настоящему ярких личностей.

Это, впрочем, не означает, что не стоит и пытаться. Да, творец не бывает «однотипным», равным себе в различные моменты своего бытия. И все же, анализируя творчество больших поэтов и писателей, мы можем «поймать» того или иного творца в момент, когда его «маятник» на какое-то время замер – и это нашло отражение в стихах или прозе (проза, конечно, всегда проще для анализа, чем поэзия. Если поэзия – настоящая.) Возвращаясь к теме пушкинского Моцарта, поставим вопрос так: а что получилось бы, если бы можно было их – Пушкина-поэта и выдуманного им Моцарта-музыканта- неким волшебным образом слить воедино в одном человеке? «Полно, да возможно ли такое?» – скажете вы. Или не скажете – если успеете вспомнить реальный пример подобного слияния… Да, разумеется, – Борис Леонидович Пастернак. Один из великой четверки Серебряного века. И при этом тот, кому сам Рубинштейн прочил карьеру большого пианиста. Но Пастернак «выбрал» путь поэта. И прозаика. Что никак не могло «выключить» в его личности музыканта. То есть ощущенческую, в первую очередь, часть его личности, и эмоциональную – во вторую. Как же подобная смесь проявляется в прозе?

«Не то солнце, к которому привыкли на земле, а какое-то другое, подмененное багровым шаром висело в лесу. От него туго и медленно, как во сне или в сказке, растекались лучи густого,