– Спасибо, я тронута. Моя миссия была окончена.

– Федь, все, можно уходить.

– Фаин, ну давай еще по??удем.

– Не могу, тошнит.

– Ну пятнадцать минут.

– Черт с тобой!

Вокруг шептались о книге, большинство говорило, что книгаотвратительная, но к Саше все подходили с восторгами. Все как всегда. ПодошлаМылова на невероятно высокой платформе и тоном провинциальной обольстительницысередины девятнадцатого столетия пропела:

– Александр, я вас поздравляю! Вы умничка! Такойкультурный багаж и так интересно, не оторваться… Так что мы теперь коллеги!

Я видела, что Сашка скривился. Он все-таки понимал, что бытьколлегой Мыловой не слишком престижно, как минимум.

– Федь, все, больше не могу! Фуршет еще не скоро, а яумираю с голоду.

– Хорошо, идем.

Мы подошли к широкой мраморной лестнице, и вдруг я увидела,что навстречу нам поднимается Гунар с женой.

При виде меня он заметно побледнел.

– Федь, не вздумай сказать, что ты мой брат, – навсякий случай шепнула я.

Но и Гунар и его жена сделали вид, что меня знать не знают.

– Ты о чем? – не врубился Федяка.

– Ни о чем, проехали.

– Ну, куда тебя отвезти?

– Куда-нибудь, где мне дадут поесть.

– Тогда поехали в «Эль Гаучо».

– А это что?

– Аргентинский ресторан. Там подают лучшее мясо вМоскве. И там ты оценишь степень моей благодарности. Кстати, мама страдает.

– Отчего?

– Она ревнует тебя к твоей новой соседке.

– Ну вот еще!

– Говорит, ты про нее совсем забыла, даже ужинать неприходишь.

– Господи, какая чепуха! Вот завтра приду к ним иобъясню, что добираюсь домой так поздно, что даже к родным неудобнозаваливаться. Работы непочатый край, все же на меня свалилось.

– Да я думаю, дело не столько в ужинах, сколько в этойколонке.

– Но Соня же не может вести колонку в журнале.

– А мама говорит, что тебе даже в голову не приходилопредложить ей попробовать.

– Федь, ты так шутишь? – расстроилась я.

– Если бы! Вообще, у мамы в последнее время какие-тозаскоки появились. Взять хоть эту суку и ее никогда не существовавшего ребенка.Она уж для него пинеточки связала…

– Да ты что? Бедная Соня, ей хочется внуков…

– Зато мне не хочется детей незнамо от кого.

– Тогда не ложись в постель незнамо с кем.

– Легко сказать.

Интересно, отчего Гунар так побледнел, от страха или отревности? А впрочем, неважно. Он мне не нужен, решила я.

Утром в офисе меня опять ждал букет, на сей раз розы былицвета сомон. Я стала искать записку с извинениями. Ее не было.

– Это кто же так старается? – спросила Таня изрекламного отдела.

Я молча пожала плечами. Но почувствовала, что в основномженскому коллективу журнала мои розы как кость в горле. А и в самом делебестактно. Ну прислал один букет и хватит. А хочешь завалить меня розами, шлидомой. На работу-то зачем?

Вечером меня тоже ждали розы. И записка:

«Фаина, дорогая моя Фаина, надеюсь, Вы простили меня заневольное хамство? Но, поверьте, так лучше и спокойнее всем. Однако я потерялпокой окончательно. Что это за мужик с вами был? Только не думайте, что моялатышская фамилия залог холодного темперамента. Отнюдь. Я ревнив, каквенецианский мавр. И просто умираю от любви. Вы вчера были невероятно хороши.Остаюсь преданный Вам и терзаемый ревностью Гунар».

Ничего, пусть терзается, ему полезно. Интересно, на какомосновании он меня ревнует?

Утром, обнаружив опять букет, я пришла в ярость.

– Фаина Витальевна, вы бы сказали вашему кишкомоту,чтоб слал цветуечки на дом, а то наши уже кипишуют.

– Кому сказать? – ошалела я.

– Кишкомоту. Чего он кишки вам мотает…

– Светлана, я такого слова не знаю!

– Думаете, вы все слова знаете? У нас в Одессе такговорят. Я, конечно, дико извиняюсь, но у вас будут-таки проблемы из-за этихцветуечков.

– Светлана, я потрясена. Обычно, от вас двух слов недождешься, а тут целый монолог, да еще с одесской интонацией! И это слово –кишкомот – просто восторг.

– А мне вас потому что жалко. Вы нормальная, а этифуцанши такие лимонные морды строят. Боюсь, они вам таки устроят рай мит фефер.

Я вскочила и расцеловала девушку. Обожаю одесские выражения.У отца была тетя Ципа, которая как-то приезжала к нам в гости. Она готовилапотрясающие блюда из «синеньких», привозила целые мешки «конского зуба»,который называла «семачки». Я тогда уже жила у отца, и тетя Ципа сказала:«Виталя, что за дрипка твоя жена? Как можно дите отдать папаше? Знаю я ее,цельный день квартеру шкрябает, а на дите накакала? Ей что, до сраки кари очи?»Я тогда хохотала как сумасшедшая и нежно полюбила тетю Ципу, которая, ксожалению, очень рано умерла. И сейчас от этого Светкиного монолога на меняпахнуло чем-то теплым, добрым и вкусным…

– Фаина Витальевна, вы чего? – растеряласьСветлана.

– Ты почему все время молчишь? Тебя послушать – одноудовольствие.

– Так мне Анита Александровна велела помалкивать истараться не злоупотреблять одесскими выражениями.

– Да почему?

– Анита Александровна сказала, что эта манера оченьприлипчивая и скоро вся редакция будет говорить с одесским акцентом.

– В этом есть рациональное зерно, – сказалая, – но при мне можешь не сдерживаться, я это обожаю.

– Спасибо вам, Фаина Витальевна!

– На здоровье!

Но Света оказалась права. Я остро чувствоваланедоброжелательные взгляды. Что случилось с людьми? Раньше одна из нашихдевушек выскочила замуж за французского миллионера – и ничего, легко пережили.А тут, видимо, я кому-то перешла дорогу. Кому-то мое место кажется невестькаким лакомым… Это было противно. И я решила хотя бы прекратить доставку роз наработу.

– Гунар?

– Боже мой, Фаина! Я счастлив! Вы позвонили!

– Я хотела поблагодарить вас за розы. Они прекрасны, ноне надо посылать их мне на работу.

– Вас это смущает?

– Это смущает покой моих сотрудниц.

– Завидуют?

– Очевидно.

– Хорошо. Но домой-то можно?