стране с сильными связями с ЕС, — приветствовал победу оппозиции 24 февраля председатель Европейского совета Х. Ромпей, — Мы готовы подписать соглашение об ассоциации и поддержать Украину в эти тяжелые времена»[382]. В Москве позицию Вашингтона и Брюсселя расценили, как политику «внешнего давления на Украину, искусственного навязывания ей геополитического выбора в пользу ассоциации с Европейским союзом»[383].

Для многих на Украине, как и в России, поддержка Западом переворота на Украине выглядела, как повторение германского «Drang nach Osten» времен Первой и Второй мировых войн, и «союзнической» интервенции в Россию в 1918–1921 гг.[384] Для них это был новый вариант старого «Натиска на Восток», в новых формах — «Onslaught to the East» и с новыми силами. Именно так воспринимал эти попытки уже в 1938 г. А. Деникин: «Это не освобождение, а поход на Россию, на раздел ее на порабощение нашего Юга силою, толкающего две ветви русского народа не против большевизма, а друг против друга, на междоусобие и братоубийство; чтобы по завершении этого каинова дела на развалинах Великой и Малой России диктовать свою волю»[385].

Именно это восприятие дало толчок к отделению Крыма от Украины, и именно оно определило реакцию Москвы. «США, — пояснял свою позицию В. Путин, — организовали переворот, а страны Европы — безвольно его поддержали, спровоцировав раскол в самой Украине и выход Крыма из её состава»[386]. Евромайдан, подчеркивало свой выбор в феврале 2014 г. правительство Крыма, «является результатом разгула политического экстремизма и насилия захлестнувшего страну. Украина скатывается к полнейшему хаосу, анархии и экономической катастрофе»[387]. Подобные настроения были широко распространены в русскоязычных регионах Юго-Востока.

6 марта Верховный совет Крыма принял решение о вступлении в состав Российской Федерации, согласие Москвы — неизбежно вело к началу жесткой конфронтации с Западом. В этих условиях, решение Москвы было обусловлено не только пророссийскими настроениями населения, но и геостратегическим положением Крыма, о котором еще в 1871 г. писал Н. Данилевский: «Недавний горький опыт показал, где ахиллесова пята России … Овладение (противником) морскими берегами или одним даже Крымом было бы достаточно, чтобы нанести России существенный вред, парализующий ее силы…»[388].

На референдумах 11 мая в Донбассе и Луганске за самоопределение региона проголосовало 89,7 % и 96,2 % соответственно[389]. Киев ответил на это попыткой вооруженного подавления «сепаратистов», что фактически привело к началу гражданской войны в регионе. Москва в ответ легко могла повторить крымский сценарий, с вводом своих войск и тогда Луганская и Донецкая области, целиком, включая Мариуполь, получили бы свою независимость от Киева.

Однако Москва, в стремлении сохранить мирные отношения с Украиной, не пошла дальше поддержки требований Луганска и Донецка, о предоставлении им автономии в рамках украинского государства. И Киев, подписав при посредничестве Берлина и Парижа, и поддержке ОБСЕ, Минские соглашения в 2015 г., фактически согласился на это. Это решение признал Совет Безопасности ООН, который призвал к выполнению минских соглашений[390]. Однако Киев, словах выступая за Минские соглашения, на деле и не собирался выполнять их, наоборот — он сразу пошел по пути эскалации конфликта, с установлением блокады и террористическими обстрелами Донбасса и Луганска.

И в этом обмане не было ничего случайного: «После распада Советского Союза, — отмечал этот факт 08.2021 Forbes, — каждый избранный президент (Украины) обещал, но разочаровывал. К сожалению, Зеленский не является исключением»[391]. По сути, все эти предвыборные обещания были обманом. Простых людей легко обмануть, пояснял Кучма, «потому что они верят обещаниям…»[392]. Ситуация, согласно выводам ОЭСР, отягощалась высоким уровнем коррупции на Украине, в результате «доверие к правительству находится под воздействием регулярных утверждений о коррупции»[393].

Сохранению власти, в этих условиях, во все века, всегда — служило разжигание внешней угрозы. Общая закономерность заключается в том, что ничто так не объединяет нацию, как наличие общего врага. Эта закономерность часто используется правящими элитами, находящимися на пороге банкротства, в корыстных целях — для удержания власти. Для официального Киева война была даром небес, она спасла киевскую власть от полного политического банкротства. «Порошенко держался только на риторике войны, и это оказалось очень выгодным… война, — подтверждал общую закономерность Е. Мураев, — это мать родная для подобных политиков»[394]. «Это война. Позитива в ней мало, но есть один плюс, — подтверждал эту закономерность и Зеленский, — Эта война объединила наше государство внутри»[395].

Возникновение войн подчиняется строгим и непреклонным законам: «Вследствие растущей сложности жизни и трудности, давящей не только на рабочие массы, но и на средние классы, во всех странах старой цивилизации, — отмечал еще в 1905 г. француз А. Рюссье, — скопляется нетерпение, раздражение, ненависть, угрожающие общественному спокойствию; энергии, выбиваемой из определенной классовой колеи, надо найти применение, дать ей дело вне страны, чтобы не произошло взрыва внутри»»[396].

«Во всех странах Европы именно высшие классы… всеми способами стремятся возбудить воинственный дух населения, даже ценой развязывания ужасной войны», — писал в январе 1913 г. в американском журнале, в статье «Опасность войны в Европе» итальянский историк Дж. Ферреро. При этом, «величайшая сила и величайшая опасность заключаются в том факте, — указывал он — что эгоизму высших классов удалось убедить и увлечь за собой те самые классы низшего и среднего порядка, против интересов и амбиций которых он направлен»[397].

«Под различными названиями формируются или уже сформировались партии, — писал Феррэро, — разжигающие страсти масс, разжигающие их жадность, с помощью какой-то обещанной выгоды…»[398]. «Расовый и национальный антагонизмы был вскормлен, выращен и раздут в классовых и личных интересах, которые управляют политикой»[399], — пояснял в 1902 г. Дж. Гобсон, — «Современная классовая власть вызывает отчуждение и антагонизм между народами потому, что всякий правящий класс может удерживать свою власть, только поощряя антагонизм в международных отношениях…»[400].

Вообще весь Евромайдан 2014 г. выглядел, как совершенно сознательная провокация, направленная на обострение конфронтации с Россией, и за счет этого — разжигания националистических чувств в украинском обществе. До Майдана, несмотря на политику принудительной украинизации, которая проводилась уже более 20-ти лет; несмотря на все более ухудшающееся экономическое положение населения, Украина массовых националистических, антироссийских настроений не знала. Ситуацию переломил Евромайдан, который расколол Украину, спровоцировав отделение Крыма и начало протестных выступлений на Донбассе. Именно с этого времени радикализованный национализм стал подчинять себе Украину.

«На Украине же идет явным образом первый этап подготовки к Большой Бойне, — приходил к выводу в марте 2017 г. С. Воробьев, — Его суть — создание человеческих резервов, годных для использования на войне. В частности, это включает в себя создание более-менее обученных резервов, но даже не это главное. Стоит обратить внимание на оглушающий визг украинской военной пропаганды. Россия без всяких обиняков называется врагом, глава Украины заявляет об идущей с ней войне и населению все это вбивается в