– Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня,напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После того как я их покинула,может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала. Да и сколько раз мы с тобойже об этом говорили! Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!

– Попробуй!

– Нет, друг мой, нельзя. Если и попробую, то еще большеожесточу его против себя. Безвозвратного не воротишь, и знаешь, чего именно тутворотить нельзя? Не воротишь этих детских, счастливых дней, которые я прожилавместе с ними. Если б отец и простил, то все-таки он бы не узнал меня теперь.Он любил еще девочку, большого ребенка. Он любовался моим детским простодушием;лаская, он еще гладил меня по голове, так же как когда я была еще семилетнейдевочкой и, сидя у него на коленях, пела ему мои детские песенки. С первогодетства моего до самого последнего дня он приходил к моей кровати и крестилменя на ночь. За месяц до нашего несчастья он купил мне серьги, тихонько отменя (а я все узнала), и радовался как ребенок, воображая, как я буду радаподарку, и ужасно рассердился на всех и на меня первую, когда узнал от меня же,что мне давно уже известно о покупке серег. За три дня до моего ухода онприметил, что я грустна, тотчас же и сам загрустил до болезни, и – как тыдумаешь?– чтоб развеселить меня, он придумал взять билет в театр!.. Ей-богу, онхотел этим излечить меня! Повторяю тебе, он знал и любил девочку и не хотел идумать о том, что я когда-нибудь тоже стану женщиной... Ему это и в голову неприходило. Теперь же, если б я воротилась домой, он бы меня и не узнал. Если они простит, то кого же встретит теперь? Я уж не та, уж не ребенок, я многопрожила. Если я и угожу ему, он все-таки будет вздыхать о прошедшем счастье,тосковать, что я совсем не та, как прежде, когда еще он любил меня ребенком; астарое всегда лучше кажется! С мучениями вспоминается! О, как хорошо прошедшее,Ваня! – вскричала она, сама увлекаясь и прерывая себя этим восклицанием, сболью вырвавшимся из ее сердца.

– Это все правда, – сказал я, – что ты говоришь, Наташа.Значит, ему надо теперь узнать и полюбить тебя вновь. А главное: узнать. Что ж?Он и полюбит тебя. Неужели ж ты думаешь, что он не в состоянии узнать и понятьтебя, он, он, такое сердце!

– Ох, Ваня, не будь несправедлив! И что особенного во мнепонимать? Я не про то говорила. Видишь, что еще: отеческая любовь тоже ревнива.Ему обидно, что без него все это началось и разрешилось с Алешей, а он не знал,проглядел. Он знает, что и не предчувствовал этого, и несчастные последствиянашей любви, мой побег, приписывает именно моей «неблагодарной» скрытности. Яне пришла к нему с самого начала, я не каялась потом перед ним в каждомдвижении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я затаила все всебе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему это обиднее,оскорбительнее, чем самые последствия любви, – то, что я ушла от них и всяотдалась моему любовнику. Положим, он встретил бы меня теперь как отец, горячои ласково, но семя вражды останется. На второй, на третий день начнутсяогорчения, недоумения, попреки. К тому же он не простит без условий. Я,положим, скажу, и скажу правду, из глубины сердца, что понимаю, как егооскорбила, до какой степени перед ним виновата. И хоть мне и больно будет, еслион не захочет понять, чего мне самой стоило все это счастье с Алешей, какие ясама страдания перенесла, то я подавлю свою боль, все перенесу, – но ему иэтого будет мало. Он потребует от меня невозможного вознаграждения: онпотребует, чтоб я прокляла мое прошедшее, прокляла Алешу и раскаялась в моейлюбви к нему. Он захочет невозможного – воротить прошедшее и вычеркнуть изнашей жизни последние полгода. Но я не прокляну никого, я не могу раскаяться...Уж так оно пришлось, так случилось... Нет, Ваня, теперь нельзя. Время еще непришло.

– Когда же придет время?

– Не знаю... Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущеесчастье; купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием все очищается...Ох, Ваня, сколько в жизни боли!

Я замолчал и задумчиво смотрел на нее.

– Что ты так смотришь на меня, Алеша, то бишь – Ваня? –проговорила она, ошибаясь и улыбнувшись своей ошибке.

– Я смотрю теперь на твою улыбку, Наташа. Где ты взяла ее? Утебя прежде не было такой.

– А что же в моей улыбке?

– Прежнее детское простодушие, правда, в ней еще есть... Нокогда ты улыбаешься, точно в то же время у тебя как-нибудь сильно заболит насердце. Вот ты похудела, Наташа, а волосы твои стали как будто гуще... Что этоу тебя за платье? Это еще у них было сделано?

– Как ты меня любишь, Ваня! – отвечала она, ласково взглянувна меня. – Ну, а ты, что ты теперь делаешь? Как твои-то дела?

– Не изменились; все роман пишу; да тяжело, не дается.Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательнобы вышло; да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременнонадо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так,что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления... Это ужотнюдь... Все должны веселиться и радоваться!..

– Бедный ты труженик! А что Смит?

– Да Смит умер.

– Не приходил к тебе? Я серьезно говорю тебе, Ваня: тыболен, у тебя нервы расстроены, такие все мечты. Когда ты мне рассказывал пронаем этой квартиры, я все это в тебе заметила. Что, квартира сыра, нехороша?

– Да! У меня еще случилась история, сегодня вечером...Впрочем, я потом расскажу.

Она меня уже не слушала и сидела в глубокой задумчивости.

– Не понимаю, как я могла уйти тогда от них; я в горячкебыла, – проговорила она наконец, смотря на меня таким взглядом, которым неждала ответа.

Заговори я с ней в эту минуту, она бы и не слыхала меня.

– Ваня, – сказала она чуть слышным голосом, – я просила тебяза делом.

– Что такое?

– Я расстаюсь с ним.

– Рассталась или расстаешься?

– Надо кончить с этой жизнью. Я и звала тебя, чтоб выразитьвсе, все, что накопилось теперь и что я скрывала от тебя до сих пор. – Онавсегда так начинала со мной, поверяя мне свои тайные намерения, и всегда почтивыходило, что все эти тайны я знал от нее же.

– Ах, Наташа, я тысячу раз это от тебя слышал! Конечно, вамжить вместе нельзя; ваша связь какая-то странная; между вами нет ничего общего.Но... достанет ли сил у тебя?

– Прежде были только намерения, Ваня; теперь же я решиласьсовсем. Я люблю его бесконечно, а между тем выходит, что я ему первый враг; ягублю его будущность. Надо освободить его. Жениться он на мне не может; он не всилах пойти против отца. Я тоже не хочу его связывать. И потому я даже рада,что он влюбился в невесту, которую ему сватают. Ему легче будет расстаться сомной. Я это должна! Это долг... Если я люблю его, то должна всем для негопожертвовать, должна доказать ему любовь мою, это долг! Не правда ли?