Он вынул из кармана довольно толстую пачку денег, тысячиполторы серебром, и положил на стол. Мавра с удовольствием на нее посмотрела ипохвалила Алешу. Наташа сильно торопила его.

– Ну, так вот – что мне делать, думаю? – продолжал Алеша, –ну как против него пойти? То есть, клянусь вам обоим, будь он зол со мной, а нетакой добрый, я бы и не думал ни о чем. Я прямо бы сказал ему, что не хочу, чтоя уж сам вырос и стал человеком, и теперь – кончено! И, поверьте, настоял бы насвоем. А тут – что я ему скажу? Но не вините и меня. Я вижу, ты как будтонедовольна, Наташа. Чего вы оба переглядываетесь? Наверно, думаете: вот уж егосейчас и оплели и ни капли в нем твердости нет. Есть твердость, есть, и ещебольше, чем вы думаете! А доказательство, что, несмотря на мое положение, ятотчас же сказал себе: это мой долг; я должен все, все высказать отцу, и сталговорить, и высказал, и он меня выслушал.

– Да что же, что именно ты высказал? – с беспокойствомспросила Наташа.

– А то, что не хочу никакой другой невесты, а что у меняесть своя, – это ты. То есть я прямо этого еще до сих пор не высказал, но я егоприготовил к этому, а завтра скажу; так уж я решил. Сначала я стал говорить отом, что жениться на деньгах стыдно и неблагородно и что нам считать себякакими-то аристократами – просто глупо (я ведь с ним совершенно откровенно, какбрат с братом). Потом объяснил ему тут же, что я tiers état [5] и что tiersétat c'est l'essentiel; [6] что я горжусь тем, что похож на всех, и нехочу ни от кого отличаться... Я говорил горячо, увлекательно. Я сам себеудивлялся. Я доказал ему наконец и с его точки зрения... я прямо сказал: какиемы князья? Только по роду; а в сущности что в нас княжеского? Особенногобогатства, во-первых, нет, а богатство – главное. Нынче самый главный князь –Ротшильд. Во-вторых, в настоящем-то большом свете об нас уж давно не слыхивали.Последний был дядя, Семен Валковский, да тот только в Москве был известен, да ито тем, что последние триста душ прожил, и если б отец не нажил сам денег, тоего внуки, может быть, сами бы землю пахали, как и есть такие князья. Такнечего и нам заноситься. Одним словом, я все высказал, что у меня накипело, – все,горячо и откровенно, даже еще прибавил кой-что. Он даже и не возражал, а простоначал меня упрекать, что я бросил дом графа Наинского, а потом сказал, что надоподмазаться к княгине К., моей крестной матери, и что если княгиня К. меняхорошо примет, так, значит, и везде примут и карьера сделана, и пошел, и пошелрасписывать! Это все намеки на то, что я, как сошелся с тобой, Наташа, то всехих бросил; что это, стало быть, твое влияние. Но прямо он до сих пор не говорилпро тебя, даже, видимо, избегает. Мы оба хитрим, выжидаем, ловим друг друга, ибудь уверена, что и на нашей улице будет праздник.

– Да хорошо уж; чем же кончилось, как он-то решил? Вот чтоглавное. И какой ты болтун, Алеша...

– А господь его знает, совсем и не разберешь, как он решил;а я вовсе не болтун, я дело говорю: он даже и не решал, а только на все моирассуждения улыбался, но такой улыбкой, как будто ему жалко меня. Я ведьпонимаю, что это унизительно, да я не стыжусь. Я, говорит, совершенно с тобойсогласен, а вот поедем-ка к графу Наинскому, да смотри, там этого ничего неговори. Я-то тебя понимаю, да они-то тебя не поймут. Кажется, и его самого онивсе не совсем хорошо принимают; за что-то сердятся. Вообще в свете отца теперьчто-то не любят! Граф сначала принимал меня чрезвычайно величаво, совсемсвысока, даже совсем как будто забыл, что я вырос в его доме, припоминатьначал, ей-богу! Он просто сердится на меня за неблагодарность, а, право, тут небыло никакой от меня неблагодарности; в его доме ужасно скучно – ну, я и неездил. Он и отца принял ужасно небрежно; так небрежно, так небрежно, что я дажене понимаю, как он туда ездит. Все это меня возмутило. Бедный отец должен передним чуть не спину гнуть; я понимаю, что все это для меня, да мне-то ничего ненужно. Я было хотел потом высказать отцу все мои чувства да удержался. Да изачем! Убеждений его я не переменю, а только его раздосадую; а ему и без тоготяжело. Ну, думаю, пущусь на хитрости, перехитрю их всех, заставлю графауважать себя – и что ж? Тотчас же всего достиг, в какой-нибудь один день всепеременилось! Граф Наинский не знает теперь, куда меня посадить. И все это ясделал, один я, через свою собственную хитрость, так что отец только рукирасставил!..

– Послушай, Алеша, ты бы лучше рассказывал о деле! –вскричала нетерпеливая Наташа. – Я думала, ты что-нибудь про наше расскажешь, атебе только хочется рассказать, как ты там отличился у графа Наинского. Какоемне дело до твоего графа!

– Какое дело! Слышите, Иван Петрович, какое дело? Да вэтом-то и самое главное дело. Вот ты увидишь сама; все под конец объяснится.Только дайте мне рассказать... А наконец (почему же не сказать откровенно!),вот что, Наташа, да и вы тоже, Иван Петрович, я, может быть, действительноиногда очень, очень нерассудителен; ну, да, положим даже (ведь иногда и этобывало), просто глуп. Но тут, уверяю вас, я выказал много хитрости... ах... и,наконец, даже ума; так что я думал, вы сами будете рады, что я не всегда же...неумен.

– Ах, что ты, Алеша, полно! Голубчик ты мой!..

Наташа сносить не могла, когда Алешу считали неумным.Сколько раз, бывало, она дулась на меня, не высказывая на словах, если я, неслишком церемонясь, доказывал Алеше, что он сделал какую-нибудь глупость; этобыло больное место в ее сердце. Она не могла снести унижения Алеши и, вероятно,тем более, что про себя сознавалась в его ограниченности. Но своего мненияотнюдь ему не высказывала и боялась этого, чтоб не оскорбить его самолюбия. Онже в этих случаях был как-то особенно проницателен и всегда угадывал ее тайныечувства. Наташа это видела и очень печалилась, тотчас же льстила ему, ласкалаего. Вот почему теперь слова его больно отозвались в ее сердце...

– Полно, Алеша, ты только легкомыслен, а ты вовсе не такой,– прибавила она, – с чего ты себя унижаешь?

– Ну, и хорошо; ну, так вот и дайте мне досказать. Послеприема у графа отец даже разозлился на меня. Думаю, постой! Мы тогда ехали ккнягине; я давно уже слышал, что она от старости почти из ума выжила и вдобавокглухая, и ужасно любит собачонок. У ней целая стая, и она души в них не слышит.Несмотря на все это, она с огромным влиянием в свете, так что даже графНаинский, le superbe [7], у ней antichambre [8] делает. Вот я дорогою и основалплан всех дальнейших действий, и как вы думаете, на чем основал? На том, чтоменя все собаки любят, ей-богу! Я это заметил. Или во мне магнетизмкакой-нибудь сидит, или потому, что я сам очень люблю всех животных, уж незнаю, только любят собаки, да и только! Кстати о магнетизме, я тебе еще нерассказывал, Наташа, мы на днях духов вызывали, я был у одного вызывателя; этоужасно любопытно, Иван Петрович, даже поразило меня. Я Юлия Цезаря вызывал.