– Ах, боже мой! Ну, зачем тебе Юлия Цезаря? – вскричалаНаташа, заливаясь смехом. – Этого недоставало!

– Да почему же... точно я какой-нибудь... Почему же я неимею права вызвать Юлия Цезаря? Что ему сделается? Вот смеется!

– Да ничего, конечно, не сделается... ах, голубчик ты мой!Ну, что ж тебе сказал Юлий Цезарь?

– Да ничего не сказал. Я только держал карандаш, а карандашсам ходил по бумаге и писал. Это, говорят, Юлий Цезарь пишет. Я этому не верю.

– Да что ж написал-то?

– Да написал что-то вроде «обмокни», как у Гоголя... даполно смеяться!

– Да рассказывай про княгиню-то!

– Ну, да вот вы все меня перебиваете. Проехали мы к княгине,и я начал с того, что стал куртизанить с Мими. Эта Мими – старая, гадкая, самаямерзкая собачонка, к тому же упрямая и кусака. Княгиня без ума от нее, ненадышит; она, кажется, ей ровесница. Я начал с того, что стал Мими конфетамиприкармливать и в какие-нибудь десять минут выучил подавать лапку, чему во всюжизнь не могли ее выучить. Княгиня пришла просто в восторг; чуть не плачет отрадости: «Мими! Мими! Мими лапку дает!» Приехал кто-то: «Мими лапку дает! Вотвыучил крестник!» Граф Наинский вошел: «Мими лапку дает!» На меня смотрит чутьне со слезами умиления. Предобрейшая старушка; даже жалко ее. Я не промах, тутопять ей польстил: у ней на табакерке ее собственный портрет, когда еще онаневестой была, лет шестьдесят назад. Вот и урони она табакерку, я подымаю да иговорю, точно не знаю: Quelle charmante peinture! [9] Это идеальная красота!Ну, тут она уж совсем растаяла; со мной и о том и о сем, и где я учился, и укого бываю, и какие у меня славные волосы, и пошла, и пошла. Я тоже: рассмешилее, историю скандалезную ей рассказал. Она это любит; только пальцем мнепогрозила, а впрочем, очень смеялась. Отпускает меня – целует и крестит,требует, чтоб каждый день я приезжал ее развлекать. Граф мне руку жмет, глаза унего стали масленые; а отец, хоть он и добрейший, и честнейший, иблагороднейший человек, но верьте или не верьте, а чуть не плакал от радости,когда мы вдвоем домой приехали; обнимал меня, в откровенности пустился, вкакие-то таинственные откровенности, насчет карьеры, связей, денег, браков, такчто я многого и не понял. Тут-то он и денег мне дал. Это вчера было. Завтра яопять к княгине, но отец все-таки благороднейший человек – не думайтечего-нибудь, и хоть отдаляет меня от тебя, Наташа, но это потому, что онослеплен, потому что ему миллионов Катиных хочется, а у тебя их нет; и хочет оних для одного меня, и только по незнанию несправедлив к тебе. А какой отец нехочет счастья своему сыну? Ведь он не виноват, что привык считать в миллионахсчастье. Так уж они все. Ведь смотреть на него нужно только с этой точки, неиначе, – вот он тотчас же и выйдет прав. Я нарочно спешил к тебе, Наташа,уверить тебя в этом, потому, я знаю, ты предубеждена против него и, разумеется,в этом не виновата. Я тебя не виню...

– Так только-то и случилось с тобой, что ты карьеру укнягини сделал? В этом и вся хитрость? – спросила Наташа.

– Какое! Что ты! Это только начало... и потому рассказал прокнягиню, что, понимаешь, я через нее отца в руки возьму, а главная моя историяеще и не начиналась.

– Ну, так рассказывай же!

– Со мной сегодня случилось еще происшествие, и даже оченьстранное, и я до сих пор еще поражен, – продолжал Алеша. – Надо вам заметить,что хоть у отца с графиней и порешено наше сватовство, но официально еще до сихпор решительно ничего не было, так что мы хоть сейчас разойдемся и никакогоскандала; один только граф Наинский знает, но ведь это считается родственник ипокровитель. Мало того, хоть я в эти две недели и очень сошелся с Катей, но досамого сегодняшнего вечера мы ни слова не говорили с ней о будущем, то есть обраке и... ну, и о любви. Кроме того, положено сначала испросить согласиекнягини К., от которой ждут у нас всевозможного покровительства и золотыхдождей. Что скажет она, то скажет и свет; у ней такие связи... А меня непременнохотят вывести в свет и в люди. Но особенно на всех этих распоряженияхнастаивает графиня, мачеха Кати. Дело в том, что княгиня, за все ее заграничныештуки, пожалуй, еще ее и не примет, а княгиня не примет, так и другие, пожалуй,не примут; так вот и удобный случай – сватовство мое с Катей. И потому графиня,которая прежде была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моемууспеху у княгини, но это в сторону, а вот что главное: Катерину Федоровну язнал еще с прошлого года; но ведь я был тогда еще мальчиком и ничего не могпонимать, а потому ничего и не разглядел тогда в ней...

– Просто ты тогда любил меня больше, – прервала Наташа, –оттого и не разглядел, а теперь...

– Ни слова, Наташа, – вскричал с жаром Алеша, – тысовершенно ошибаешься и меня оскорбляешь!.. Я даже не возражаю тебе; выслушайдальше, и ты все увидишь... Ох, если б ты знала Катю! Если б ты знала, что этоза нежная, ясная, голубиная душа! Но ты узнаешь; только дослушай до конца! Двенедели тому назад, когда по приезде их отец повез меня к Кате, я стал в неепристально вглядываться. Я заметил, что и она в меня вглядывается. Это завлекломое любопытство вполне; уж я не говорю про то, что у меня было свое особенноенамерение узнать ее поближе, – намерение еще с того самого письма от отца,которое меня так поразило. Не буду ничего говорить, не буду хвалить ее, скажутолько одно: она яркое исключение из всего круга. Это такая своеобразнаянатура, такая сильная и правдивая душа, сильная именно своей чистотой иправдивостью, что я перед ней просто мальчик, младший брат ее, несмотря на то,что ей всего только семнадцать лет. Одно еще я заметил: в ней много грусти,точно тайны какой-то; она неговорлива; в доме почти всегда молчит, точнозапугана... Она как будто что-то обдумывает. Отца моего как будто боится.Мачеху не любит – я догадался об этом; это сама графиня распускает, длякаких-то целей, что падчерица ее ужасно любит; все это неправда: Катя толькослушается ее беспрекословно и как будто уговорилась с ней в этом; четыре днятому назад, после всех моих наблюдений, я решился исполнить мое намерение исегодня вечером исполнил его. Это: рассказать все Кате, признаться ей во всем,склонить ее на нашу сторону и тогда разом покончить дело...

– Как! Что рассказать, в чем признаться? – спросила сбеспокойством Наташа.

– Все, решительно все, – отвечал Алеша, – и благодарю бога,который внушил мне эту мысль; но слушайте, слушайте! Четыре дня тому назад ярешил так: удалиться от вас и кончить все самому. Если б я был с вами, я бы всеколебался, я бы слушал вас и никогда бы не решился. Один же, поставив именносебя в такое положение, что каждую минуту должен был твердить себе, что надокончить и что я должен кончить, я собрался с духом и – кончил! Я положилворотиться к вам с решением и воротился с решением!

– Что же, что же? Как было дело? Рассказывай поскорее!