– Входите, входите, – отозвался старческий голос.

Человек в сером плаще толкнул дверь, и мы оказались в небольшой темной комнатке, где тьму разгоняла единственная масляная лампадка на столе, заваленном бумагами. За столом же сидел иссушенный старик с пергаментным, сморщенным лицом. Он поднял на нас взгляд, и я увидел, что один глаз затянут бельмом.

– Да славится, – сказал мой товарищ.

– Да славится Иисус Христос, – с неудовольствием в тоне ответил монах. – Вы что же, молодежь, так спешите, что не успеваете выговорить приветствие до конца? Уже слыхал я и таких, кто кричит лишь «славься», словно пиво в корчме заказывает. А нужно с сердцем, с чувством, от всей души. – Он махнул рукою, которая в жалком свете лампадки казалась птичьей лапой, обтянутой почти прозрачной кожей. Рукава его рясы трепыхнулись, будто птичьи крылья. – Чтоб вы там знали…

– Я тоже рад видеть тебя в добром здравии, отче Адальберт, – сказал мой товарищ, и в голосе его я услышал легкое веселье. – Я привел к тебе гостя. – Монах перевел на меня внимательный здоровый глаз. – Это Мордимер Маддердин, мастер Инквизиториума из Хеза. Будь столь добр, сделай так, чтобы кто-то из братьев-библиотекарей принял его нынче же. А теперь – прости, долг зовет. Рад, что познакомился с тобой, Мордимер, – кивнул он мне вежливо.

– Благодарю за помощь, брат, – ответил я в тон ему. – И коль Бог позволит, когда-нибудь попытаюсь отплатить тебе за твою вежливость.

– Наверняка, – усмехнулся он и вышел.

Я присел на табурет под каменной стеной, старый же монах перестал обращать на меня внимание и принялся листать бумаги, бормоча что-то себе под нос. Я оперся о стену и прикрыл глаза, поскольку чувствовал усталость от долгой и быстрой дороги.

– Маддердин! – голос канцеляриста вырвал меня из полусонного состояния. – Знаешь ли что-нибудь о Хагаф? Ты ведь сталкивался с ней, верно?

Придя в себя, я удивленно поглядел на него. Откуда, Господи, сей монах знал о моих недавних перипетиях с прекрасной демоницей? Конечно, я составил подробный рапорт епископской канцелярии (особенно подчеркивая героическую роль трагически погибшего настоятеля Вассельрода), но не думал, что здесь, в Амшиласе, обо всем знают и обо всем помнят.

– Верно, брате, – ответил я. – Могу ли чем помочь?

– Не-е-ет, – протянул он. – А красивенькая тварюшка, верно?

Может, и не были это слова, которые я ожидал услышать от древнего монаха, но я уже решил ничему не удивляться.

– В женском обличье – несомненно, – ответил я вежливо.

Почти в тот же миг за спиной канцеляриста скрипнула дверь, и в проеме я увидал молодого монаха. Одет он был точно так же, как и остальные в Амшиласе – в бурую рясу, препоясанную белым шнуром, но, в отличие от остальных виденных мною здесь монахов, этот пока не достиг даже среднего возраста. Длинные светлые волосы спускались до самых плеч – необычно для монаха, – а из-под рукавов рясы я заметил отблеск золотых перстней.

– Приветствую, мастер, – сказал вошедший самым сердечным тоном и протянул мне руку. Я отметил, что ногти у него аккуратно пострижены, а пальцы не отмечены пятнами чернил. – Я – брат Клеофас, к вашим услугам.

Он подал мне ладонь, и я ощутил сильное пожатие, которое мог бы ожидать скорее от человека, привыкшего к тяжелому труду, а не от библиотекаря, который большую часть времени проводит за книгами и манускриптами.

– И что привело вас в наш веселый Амшилас? – спросил он с едва ощутимой ноткой иронии в голосе, а канцелярист с бельмом на глазу едва слышно фыркнул, услышав те слова.

– Это вот. – Я вынул из-за пазухи амулет, который потерял Лойбе во время драки.

Протянул его на раскрытой ладони. Тот блеснул золотом в свете масляной лампадки – и я снова ощутил истекающую из него темную мощь.

– Никогда не видел такого талисмана, – сказал я. – Ощущаю в нем силу, которую не могу уразуметь, но которая пробуждает во мне глубочайшие опасения…

– Верно ощущаете, – прервал он меня.

Не торопился взять амулет с моей ладони – лишь внимательно всматривался в него, а лицо его замерло в гримасе озабоченности.

– Не знаю, не знаю, – отозвался наконец, явственно раздосадованный тем, что не сумел с первого взгляда опознать проклятый предмет. – Нужно проверить… Но, – он поднял на меня взгляд, – хорошо, что вы появились в Амшиласе. Погодите здесь, если вы не против. Могу я…

Я кивнул ему, и он забрал амулет с моей ладони.

– Это может слегка затянуться, – сказал он. – Хотите чего-то? Может, вы голодны? Или терзаемы жаждой?

– Жаждой знания, – ответил я, поскольку устал настолько, что не хотелось мне ни есть, ни пить.

– Как и все мы, – ответил он без улыбки и поспешно исчез за дверьми.

Старый монах, бормоча, листал пергаменты, и это его спокойное, тихое, напоминающее песню бормотание почти усыпило меня. Но я открыл глаза, едва услышал скрип двери. На пороге, однако, стоял очередной старик, что выглядел будто брат-близнец моего тихого товарища. Даже на глазу имел такое же бельмо – только не на левом, а на правом.

Я поднялся.

– Мордимер Маддердин, верно? – спросил он, а я кивнул.

– Для вас приготовили келью, мастер Маддердин, – сказал он мне. – Получите бумагу, чернила, а коли захотите, на кухне найдете ужин. Мы хотели бы, чтобы вы подробно описали, как стали обладателем этого предмета. Вы меня поняли?

– Да, брате, – ответил я, поскольку немного нужно было здесь понимать.

– Хорошо, тогда можете идти.

– Спасибо, брате, – сказал я и повернулся к выходу.

– Мордимер… – голос его, чуть более ласковый, чем за миг до того, задержал меня на пороге. – Не хочешь задать никаких вопросов?

Я же заметил, что канцелярист поднял голову от кипы документов.

– Нет, брате, – ответил я. – Но искренне благодарен за твою заботу…

Он рассмеялся сухим старческим смешком, обнажив голые десны.

– Амулет, который ты принес, служит для отправления кровавого обряда призывания демона, – сказал он. – Я бы даже сказал, что он – необходимый элемент такого обряда. Во время церемонии мужчина должен – в день своего пятидесятилетия – принести в жертву молодую девушку, чтобы вернуть себе молодость и витальную силу. Но существует два ограничения, которые весьма затрудняют принесение жертвы…

На этот раз он явно ожидал моих вопросов, потому я решил их задать:

– И каковы же эти ограничения, если позволено мне будет спросить, брате?

– Девушка, во-первых, должна быть невинна, а во-вторых… – он сделал паузу для лучшего эффекта, – …должна быть его дочерью, – и снова захихикал. – Чего только люди не отдадут за молодость и силу, верно?

Я не сказал ни слова, поскольку – а что было говорить? Я уже понял, каким был идиотом и как дал использовать себя старому Лойбе. Понял также, отчего купец столь тщательно хранил дочь свою перед мужчинами и отчего молодой человек, любивший Илону, столь отчаянно старался лишить ее девственности. Предпочитал, чтобы она возненавидела его, готов был предстать насильником, но не позволить ей погибнуть во время кровавого ритуала. Да что там: чтобы помочь ей, готов был стать жертвой мерзких содомитских игрищ Андреаса Куффельберга. И я понял, наконец, его последние слова. То бормотание «с… спа… асе…» должно было значить не что иное, как «спасена».