И конечно, похитителям достаточно было переждать те восемь дней, о которых говорили в подвале Йоханн с Оли. За это время миновал бы день рождения Лойбе, а вместе с ним миновала бы смертельная угроза для девушки. Но, увы, сперва ваш нижайший слуга, а затем и сам купец оказались настолько проворны, что сумели добраться до укрытия Швиммеров.

И стало совершенно понятным безумие старого Лойбе, поводы к которому чуть ранее казались мне весьма преувеличенными. Я помнил его отчаянный плач, волчий вой и бешенство во взгляде, которые уступили место болезненному отупению. Ведь он не столько охранял собственное дитя, сколько беспокоился о том, чтобы девушку не обесчестили прежде, чем он успеет принести ее в жертву демону… И отчаялся, когда утратил шанс на вторую молодость, несчастье же дочери не значило для него совершенно ничего.

Для меня оставалось загадкой только одно: каким образом Йоханн узнал о планах Лойбе? Подслушал некий разговор или подсмотрел темный ритуал? И отчего, зная, что может произойти, не уведомил Святой Официум?

Что ж, этого я не узнаю никогда, поскольку нынче Швиммер пояснял свои поступки пред лицом Господа и Ангелов Его. Но трудно было не отметить, что он сам был виноват, желая решить проблему собственными силами и не попытавшись довериться мудрости Инквизиториума. А мы ведь как раз для того и существуем, чтоб сражаться со злом, выслеживать и карать проклятую ересь. Мы присматриваем за спокойствием душ простых людей, и сколь же болезненно убеждаться, что те, кого мы изо всех сил охраняем, не доверяют нам так, как должно бы.

Забавным, однако, мне показался тот факт, что Лойбе полагал, будто мне обо всем известно, и что именно потому он приказал меня убить и пустился в бега, бросив все что мог (поскольку не был уверен, что я никому не передал никакой информации). В ином случае верх бы одержала осторожность и купеческая хитрость – не имея свидетелей своих злонамеренных поступков, он постарался бы представить дело так, будто это было обычное похищение.

Получалось, что в определенном смысле я, пусть и неосознанно, помог разоблачить демонический культ. Однако, признаюсь искренне, это принесло мне слишком мало утешения…

Я не думал, чтобы хоть кто-то в Амшиласе так уж ожидал мой рапорт, но я не намеревался ничего скрывать. Ибо одно дело составить отчет Его Преосвященству епископу Хез-хезрона, наполнив его умолчаниями, и совсем другое – пытаться обмануть монахов Амшиласа и связанный с ними Внутренний Круг Инквизиториума. Я знал, что это не закончится для меня добром, и не был настолько глуп, чтобы пытаться провернуть подобные штучки.

– Благословенны нищие духом, ибо их есть царствие небесное, – сказал я с горькой иронией, думая лишь о собственной нерасторопности.

Старый монах кивнул, а потом отвернулся и исчез за дверьми позади стола канцеляриста. Я же вздохнул и вышел в коридор, где уже дожидался новообращенный, который должен был указать мне дорогу к келье.

Ожидала меня непростая ночь, которую я полагал посвятить написанию рапорта, как меня и просили. Не было сомнений, что раньше или позже меня ждет справедливое наказание, но знал я и то, что приму его со свойственной мне покорностью, преисполненный печальной радостью и страхом Божьим. Я лишь осмеливался надеяться, что Святой Официум позволит мне смыть вину и отдаст приказ разыскать Ульриха Лойбе, чтобы привести его на допросы в Амшилас. Конечно, купец должен был прятаться далеко от Хеза, изменив имя, но я знал также и то, что никто и никогда не сможет сравниться с терпеливой любовью Инквизиториума, который, раньше или позже, найдет оказию, чтобы вернуть любого из грешников в лоно нашей благословенной Церкви.

Эпилог

Я использовал все свое влияние, чтобы поместить Илону в казармы хезского Инквизиториума: теоретически – чтобы могла дать показания относительно отца, на самом же деле – потому что ей было негде жить. Но такое положение не могло длиться вечно. Инквизиториум – не гостиница, где можно передохнуть и переждать непростые времена.

С дочкой Лойбе я встретился в боковом крыле здания Святого Официума, в маленькой комнатушке, которая была ей предоставлена. Когда я вошел, Илона сидела на кровати, печальная и бледная, всматриваясь невидящим взглядом в бледный свет дня, проникавший сквозь узкое окошко.

– Здравствуй, Илона, – сказал я.

Обернулась ко мне, а я отметил, что ужасные события покрыли ее кожу – прямо под глазами – глубокими морщинками. О, мои милые, не поймите меня превратно. Илона все еще оставалась прекрасной, но – красотой женщины, а не невинной девицы, лишенной тревог и беспокойства.

– Здравствуйте, – сказала она бесцветным тоном. – Мне придется отсюда уйти, верно?

– Да, моя дорогая, – ответил я. – И я ничего не смогу с этим поделать. У тебя никого не осталось?

– Нет, я ведь уже вам говорила, – пожала она плечами. – Мать умерла во время родов, братьев отца прибрал мор… У меня был только он. А теперь у меня есть лишь то, чем я обладаю здесь. – Она взглянула на сундук с резными грифонами, что стоял в углу комнаты.

– Драгоценности? Сокровища?

– Немного платьев, – покачала она головой. – Немного украшений. Может, хватит на несколько месяцев скромной жизни. Риттер говорит, чтобы я ехала в столицу. – Она чуть оживилась. – Что сведет меня со своими приятелями. Может, я смогу играть на сцене?

– Это тяжелый хлеб, Илона, – сказал я. – Особенно коли начинать без друзей и денег.

– Знаете, мастер, он признался мне в любви, – легонько усмехнулась она – но улыбка была лишена веселья.

– О! – только и сказал я, почувствовав уважение к мастеру Риттеру. – И что ты ответила, если мне позволено будет спросить?

– Я не люблю его, – сказала она попросту. – Он… друг.

– Мне неприятно это тебе говорить, Илона, но когда мы поймаем твоего отца и он предстанет, обвиненный, пред Святым Официумом, что, даст Бог, произойдет очень скоро, все его имущество перейдет Инквизиториуму. Таков закон.

– Знаю, – ответила она.

Подняла глаза, полные слез.

– Почему он это со мной сделал? – спросила. – Я так сильно его любила. Думала, что он заботится обо мне, присматривает за мной… А была лишь свиньей, которую надо откармливать под нож, – добавила резким тоном, и я увидел, что она стискивает рукою край платья.

– Это верно, – ответил я, поскольку не собирался утешать ее. – Но теперь тебе необходимо научиться жить с этой мыслью. Ежели не можешь чего-то изменить, ты должна с этим смириться. А прошлого мы ни за что не сможем изменить.

– Найдете его? – спросила она, глядя теперь куда-то над моей головой.

– Конечно, – ответил я. – Не нынче, так завтра, не через месяц – так через два или через год. Официум терпелив…

– Когда его найдете… спросите – зачем…

Я покивал, но, говоря откровенно, не было нужды говорить с Лойбе, чтобы найти ответ на такой вопрос. Люди всегда жаждали бессмертия или хотя бы долгой жизни. Молодости, жизненных сил, богатства. И за столь тленную тщету отдавали бессмертную душу. Были достойны не только осуждения, но и прежде всего сострадания. Осуждение было в руках Всемогущего Господа, а мы могли даровать им лишь сострадание и послать их к Престолу Господню дорогой непредставимой, но исполненной любовью боли.