Он обвел рассеянным взглядом институтский дворик. Сотрудники тянулись к проходной. Конец работы. С усилием поднялся, взял пачку сигарет — пуста… Подумал:

«К лучшему. Время начинать намеченное. Бросаю».

Вышел из проходной, забрался в выстуженный салон «Волги».

— Леш, постой, — раздался голос Авдеева. — Огоньку не найдешь?

Прошин вытащил зажигалку.

— Дарю, — сказал он. — На добрую, как говорится, память.

— Ты чего это? — Авдеев разглядывал подарок.

— Бросаю курить, — поделился Прошин. — С сего момента.

— Ну, ты даешь, — сказал Коля и бережно защелкал «Ронсоном», поворачиваясь спиной к ветру.

— Садись, — предложил Прошин. — Подвезу. — И, повинуясь какой-то нечеткой идее, продолжил: — Кстати. Ты как, свободен? А то могу пригласить в гости. Хочешь? А, Никола?

— Ну, чего же, — сказал тот, с удовольствием располагаясь на сиденье. — Со всей душой. Жратвы только на завтра прикупить надо, а так…

— Пакет молока я тебе на завтрак подкину, — посулил Прошин, трогаясь с места. — А сегодня посидим, выпьем…

— Да бог с тобой, не пью я!

— Немного не вредно. — Прошин пугнул сиреной Глинского и Воронину, в обнимочку шагавших по дороге. — Праздник любви, родившийся в трудовых буднях, — обронил он, быстро взглянув на Николая. Лицо того было сосредоточенным и злым.

Дома Прошин накрыл на стол, вытащил из бара водку и принялся за стряпню. Авдеев прохаживался у стены книжных полок, созерцая старинные книги в серебряных переплетах, иконы, картины, трогая сталь древних мечей и очумело цокая языком.

— Талантливо живешь, — говорил он. — Ох, талантливо живешь, Леха! Придут с обыском — все в музей. Откуда у тебя?

— Любимая бабушка, — сказал Прошин. — Светлая была женщина. Добрая, умница. На французском и на английском без акцента… Она меня и воспитала. Оберегая от жесткой и требовательной мамы. Ладно. Не стоит травить душу. Марш мыть руки. Водка прокисает.

— Старик, — захлопал Авдеев глазами. — Это что, телевизор?! Это же сколько по диагонали? Метр? Не, больше… Откуда? Тоже, что ли, от ископаемой бабуси?

— Ты!.. — Прошин скрипнул зубами. — Бабуси ископаемые у тебя были, понял? Ладно… садись. Телевизор из Японии. Подарок. Смотреть его интереса никакого, вот проблема. Ладно, давай выпьем. — Он разлил водку и ловко надел на вилку сопливый маринованный гриб. — За то, чтоб нам везло, — сказал он, чокнувшись с бутылкой. — Пей, Авдеев, пей, пока печень твою не бросили небрежным жестом в оцинкованный тазик с надписью «Морг». Я все же завидую Роме Навашину… Действительно, умирать, так в горах, на леднике… Никакие студенты тебя препарировать не будут, никакие черви не доберутся… Бр-р! А там наткнутся на твой свежезамороженный трупик потомки, оживят, и начнешь ты среди них — чистых, умных, не употребляющих водяры — чудесную, полную смысла жизнь…

Авдеев пожал плечами. Эти проблемы его не волновали.

Порошин не хотел ни есть, ни пить, поэтому лишь поднес рюмку ко рту и отставил ее обратно, с гадливостью наблюдая за компаньоном. Тот пил судорожно, с закрытыми глазами, покрасневшим от натуги лицом. Нездоровая его кожа собралась морщинами, длинные нечесаные пряди волос свисали до подбородка.

После памятного разговора в кабинете Прошина и подаренных денег Авдеев купил дорогие лакированные штиблеты и теперь носил их под облезлые, дудочкой, джинсы, обтягивающие худые ноги. Худобу ног подчеркивал огромный свитер из грубой шерсти, болтавшийся на плоской, сутулой фигуре. Свитер был надет под куцый пиджачишко с единственной пуговицей. На месте остальных пуговиц торчали лохмотья ниток. После третьей рюмки водки с Авдеевым случилась метаморфоза: он стал заносчив, высокомерен и хамоват.

— Без меня вы… ничто, — провозгласил он. — Абсолютно.

Прошин, улыбаясь, потянулся к сигаретам, но отдернул руку обратно.

— Конечно, — подтвердил он, изучая этикетку на бутылке. — Без тебя мы провозились бы с анализатором лет десять. С тобой — лет шесть. Ты у нас гений, Коля, я чистосердечно…

— А ты знаешь?.. — Авдеев оглянулся по сторонам. — Анализатор ваш ничего не изменит. Датчик не главное. Дело… в приемнике!

— Что ты городишь?! — не удержался Прошин. — Приемник — банальность. Фильтр, выделяющий сигнал на уровне шума.

— Он мне еще объясняет, корифей, — сказал Авдеев с отвращением мастера к школяру. — Только к чему вы придете? Модернизация существующего.

— Друг, — сказал Прошин, — не надувай щеки. Будто ты знаешь нечто в корне новое.

— Знаю! — Авдеев запнулся, усердно проворачивая в голове какую-то мысль. — Хорошо, — начал он, — расскажу. Все равно украсть решение ты не сможешь. Слушай. Я вытянул лотерейный билет. Нашел… частоту излучения больной клетки с изотопом… ну, неважно каким. Усек? Не частоту излучения изотопа как такового, а частоту переизлучения… клетки. Правда, надо знать, какой дозой ее возбудить, когда замерять частоту…

— Не может быть…

— Может, Леха. Как это… Есть многое на свете, друг Горацио, что заглушают грохотом оваций… Н-да. Но как и чего — ша! Молчок!

— Значит, — сказал Прошин, — теперь мы должны сдвинуть частоту в приемнике?

— И еще кое-что, — поддакнул Авдеев. — И прекрасненько будем знать, где злокачественно и где это… все путем. Но как уловить частоту — черт не догадается! Лотерея.

— А как? — напряженно спросил Прошин и проклял себя за такой дешевый вопрос.

— А… — Коля смешливо сморщил нос. — Стырить хочешь? Не выйдет! — Он покосился на бутылку и щелкнул по ней пальцами. — Я это дело бросаю. И частота у меня тут… — Он наклонил голову и долго стучал по ней кулаком. — И потому, хоть расколи мне черепушку, ничего оттуда не выскочит! Я сам! Сам! Мне тоже жить охота. А с тебя моей кандидатской довольно. Отцапал в свое время халяву. Теперь и я пробиваться начну. В кандидаты, в доктора… Хотя чего там — сразу в доктора! Открытие… как пить дать… сразу степень, премия… Пора мне уж… Он тряхнул Прошина за плечо. — А ты чего хмурый, хозяин? Не переживай. На твою долю с моего лаврового веночка листики посыпятся. Ты ж — шеф. Вдохновитель… ну!

— Стоп, — проговорил Прошин. — Пусть все, сказанное тобой, правда. Теперь мы знаем, где что находится. А дальше? Как этот клад изъять?

— А на это, — отозвался Авдеев весело, — на это есть врачи, и ихние мозги пусть шевелятся и болят. А они додумаются, не боись! А я… мне достаточно. Открытие, врубился? — Он погрозил пальцем. — Э-э, ты, верно, опять купить меня хочешь? Не выйдет, Леха, я ж говорю: ты свое получил. Шабаш. Ты, Михайлов…

Раньше Авдеев работал у Михайлова.

— Михайлов? — насмешливо переспросил Прошин, — Он-то при чем?

— Жулье страшенное! — поделился Коля. — Он тоже, как ты. Любит на чужом ручонки погреть. И отдохнуть за госсчет. Тоже гнилая рыба. Собственно, вас двое таких в институте. Остальные, слава богу, приличный народ… В Латвию скоро едет Михайлов-то… Сначала в Латвию, а потом, значит, в Англию.