— Как? — удивился Авдеев. — Развеяться. Готика. Костелы. Древние улочки Риги. Аппаратура к тому же у тамошних заказчиков барахлит… Не истек срок гарантии. И ответственный кадр едет… Разбираться, ха-ха!

— Он… специально допустил брак? — лениво спросил Прошин.

— Безусловно… — развел руками Авдеев. — Это такая скотина… Как ты.

— Полегче, — добродушно предупредил Прошин. — И какой брак?

— Элементарно! — с пьяной откровенностью поведал Коля. — Система проще ночного горшка: у них в приборе кассетные платы, втыкаем туда одну технологическую, без лака — это вместо заводской… все дела. А там туманы в Латвии, туманы. Балтика. Ну! Влажность воздуха, как говорят синоптики. И все параметры платы через годик тю-тю…

— Ерунда, — медленно сказал Прошин. — И впредь не надо сплетен. Нужна Михайлову Латвия! Он в Австралию ехать не хочет — мне предлагал… Текучка, говорит, запар, ничего не успеваю…

— Значит, у вас общие дела, — резюмировал Коля. — Какой запар? Вечный кайф, и покой от него ему только снится. Ты мне на мозги макароны не вешай… Если едешь ты, значит, Михайлов у тебя в кармане брюк. Купил, значит, ты его. И давно пора. Он наглый, но глупый. А ты… У, кобра очкастая… — И он сделал Прошину «козу».

Тот невольно улыбнулся.

— Слушай, Авдеев… А ты не спросил себя, почему это я вдруг начал приглашать вашу милость в гости?

Авдеев насторожился.

— Ну… — опасливо произнес он. — Чего такое?

— Видишь ли… — Прошин убирал со стола. — Ты, конечно, начнешь сейчас ныть о моем коварстве, но заранее предупреждаю: не стоит. Ошибешься. Так вот. Увольняют тебя, Коля. Серега все-таки стукнул, видимо… Но увольняют мягко, по сокращению штатов…

Авдеев буквально закачался в кресле.

— Врешь! — прохрипел он. — Врешь!

— Да не волнуйся, — благодушно продолжал Прошин. — Друзей не забываю. Вытащу.

Авдеев шарил растерянными глазами по комнате.

— Я это… — говорил он. — К Бегунову… На прием…

— Заткнись! — Прошин слабо стукнул его ладонью по щеке. — Ты думаешь, что я загорелся выудить у тебя заветную частоту? Нет. Она твоя, и знать ее не хочу. Речь о другом. Ты избил Глинского и, чтобы не плел начальству о победе над раком, слушать тебя никто не соблаговолит. Начальство — оно твердолобое, недоверчивое, мыслит конкретными категориями и фактами. Факт такой: пьяная драка. Позор! Но мы все исправим. Кое-кому сверху нужны расчеты, совпадающие с проектом многоячеечного датчика. Скажу более: потому что этому кое-кому нужен многоячеечный датчик. Это большое желание большого начальства. И ты пойдешь навстречу и начальству и желанию. То есть подобные расчеты — твой спасательный круг. И пока ты над ними потеешь, никто на тебя и дыхнуть не посмеет, будь уверен!

— Что за расчеты? — спросил Авдеев удивительно трезво. — Тебе нужна докторская?

— Фи, какие мы подозрительные, — присвистнул Прошин. — Эка, хватил! Разве это тянет на докторскую?

— Да, — сказал Авдеев в раздумье. — Для докторской… хило.

— Уже хорошо. Едем дальше. Завтра ты убеждаешь всех в нерациональности сканирующего датчика. Дело это сложное, но ты гений и потому как там… пусть твои мозги шевелятся и болят, ага? Я пытался сделать такой ход сам, не впутывая тебя в махинации и не портя тебе нервы, но у меня не вышло. Предлога не нашел. Сер я. Как штаны грузчика.

— Ах, вот почему… Спасибочки за благородство. — Авдеев недоверчиво улыбался, дергая уголком рта. — Серый ты мой… Волк.

— На здоровье. Только смени тон. Я хамов не выношу. Сам хам. Так вот. Сделаешь расчетики с помощью лаборатории, затем — пожалуйста! — разрабатывай приемник со своей лотерейной частотой и становись академиком.

— Но уйдет год… Год вхолостую!

— Уйдет не год. — Прошин загибал пальцы: — Январь, февраль, март, апрель… Четыре месяца. Только четыре, не больше!

— Но это же… — сник инженер. — Это же придется вкалывать, не разгибая спины. И всех обмануть…

— Ай-яй-яй, — посочувствовал Прошин. — Какая трагедия! Я понимаю, старик, но не вижу выхода. А потом, что такое четыре месяца? Дальше-то — король! — Он разлил остатки водки по рюмкам. — Дальше докажешь всем, кто ты есть, а есть ты талантливейший человек! Наташке докажешь…

— Да как ей докажешь? — беспомощно сказал Авдеев.

— Умом! — стукнул кулаком по столу Прошин, веселясь в душе. — Открытием своим! Но поспеши, Коля, поспеши. Четыре месяца тебе даю, большего, к сожалению, не могу. По рукам?

— По рукам и по ладоням, — задумчиво проговорил Авдеев. — Ладно! Черт с тобой!

— Ну, ни фига себе! — оскорбился Прошин. — За него переживаешь, а он тут выкобенивается, фрукт! «Черт с тобой!» Это с тобой… Не надо никаких расчетов. Сам выпутывайся. Катись отсюда!

— Леш, ты чего? — перепугался Коля. — Я ж в шутку…

— В шутку… — обиженно продолжал Прошин, принося с кухни жареные шампиньоны. — Шутник нашелся! Да! — Спохватился он. — Глинскому о расчетах — ни-ни! Узнает — всему хана! Он в курсе, кому из начальства они нужны, и все сумеет увязать. А если поднимется вой, я буду бессилен.

Авдеев понимающе закивал, вытирая рукавом бледное лицо.

— Что с тобой? — испытывая внезапную жалость, спросил Прошин.

— Да… сердце… пройдет сейчас…

В лице Авдеева было что-то трогательное, детское, до боли знакомое… И тут Прошин вспомнил: однажды он несправедливо ударил сына, и у того было такое же выражение лица — непонимающее, растерянное…

— Коля, — сказал он, отвернувшись. — Я обещаю… Твой анализатор будет… сделан. Во что бы то ни стало. Я обещаю.

Приглашений на встречу Нового года поступила уйма; приглашали всякого рода знакомые, Таня с Андреем, родственники. Но ехать никуда не хотелось. Как обычно, перед праздником у него испортилось настроение; вернее, не то, чтобы испортилось, а пропало настроение праздновать, и, пребывая в тишине квартиры, он испытывал горькую, торжественную сладость своей отделенности от мира людей, похожую на смутное приближение к мудрости. В такие минуты ему казалось, что по-настоящему понять людей можно лишь вдалеке от них, от их веселий и застолий, наедине с собой, припоминая лица, слова, поступки и постепенно, будто кусочек за кусочком очищая икону от черных, непроглядных слоев, открывать характеры, оголять чувства, постигать тайный смысл человека — его души, его жизни.

Итак, он готовился встретить Новый год в компании Второго, относящегося к его затее равнодушно-положительно. Но вечером раздался телефонный звонок. Звонил школьный приятель Валера Успенский — ныне популярный артист кино и театра. Валера также приглашал… И Прошин внезапно для себя согласился.

«Наклюкаюсь», — решил он и, прихватив Второго, поехал.

Дорога к дому Валеры лежала долгая и муторная. До метро Прошин решил пройтись пешком, к тому же пробиться в троллейбус было невозможно: народ гроздьями висел на подножках.