так и не дождавшись своей старой шхуны, которую к тому времени сожгли за ненадобностью.

Рассказывали истории и курьезные. Одну из таких я слышал в шестидесятые годы, когда стоял там на ремонте. Судоремонтный завод в те годы быстро разрастался, суда пароходства еще не были большими и ремонтировали их, как правило, в этой столице каботажного флота. Бывало время, когда там одновременно собиралось четыре-пять судов. Так было и в тот раз, когда непроизвольно сложилось, что старший командный состав на них единодушно увлекся преферансом, в который играли регулярно, по окончанию рабочего времени. В тот год стояла прекрасная погода без дождей и, сочетая приятное с полезным, игроки решили перенести игру в ближний от завода лес, где оборудовали на пнях пару столов. Это времяпрепровождение назвали "зеленой конференцией". Название понравилось и быстро прижилось. Кто-то из игроков предложил оформить это протоколом, и один из старпомов, предположительно А. Корсак, написал остроумный шуточный устав "партии зеленых", под которым расписались все остальные.

Разумеется, тетрадка вскоре исчезла, а в Локса приехали следователи КГБ, которые таких шуток не одобряли, особенно если это касалось создания какой-либо партии. Как следствие, в ряды командиров каботажного флота на некоторое время влились любители шуток и преферанса. После этого старые моряки не без основания утверждают, что рождение всемирно известной партии зеленых состоялось именно в этом портовом поселке.

С открытием паромных переправ на острова каботажное плавание в Эстонии захиреет, останется лишь несколько небольших судов да паромы. Локса же, наращивая объем судоремонта с ростом флота ЭМП, будет бурно расти вместе с заводом до восстановления независимости. Когда национальные мореплавание практически умрет, завод купят за бесценок датчане, которые будут интенсивно использовать дешевые рабочие руки, украинский и русский металл, современное сварочное производство для изготовления модулей при строительстве одного из крупнейших сооружений в Европе — моста между Копенгагеном и Мальме.

На мою долю малого каботажа досталось немного, только летом 1959 года, если не считать, что с 1970 года по 1981-й придется в летний период совершать рейс в большом каботаже в Арктику, но об этом речь впереди.

А в Локса до сих пор прекрасные пляжи, чистая вода, но она уже не та, как состарившаяся одинокая женщина, наполненная тихой грустью. Не дымят на ее рейде трубы старых пароходов, исчезли навсегда паруса шхун, и умерла романтика. В Локса стало скучно, господа.

НЕУГОМОННЫЙ ЧИЖИКОВ

1959 год заканчивался, и новый 1960 год мы встретили в Лиепае. Весьма приглянувшиеся вначале рейсы в Скандинавию стали надоедать, так как за исключением крупных портов, таких как Копенгаген, Стокгольм, Гётеборг, все остальные были удивительно похожи друг на друга. Оставались неизменными и наши отношения с капитаном. Работы на судне было невпроворот, и времени на размышление по этому поводу не оставалось. К весне наш постоянный старпом наконец-то вырвался в отпуск и, придя из города, я к своему удивлению увидел в его каюте Адольфа Садоковича Чижикова. Разумеется, старпом сразу же поставил меня к себе на вахту, и пришлось стать свидетелем сложных взаимоотношений двух командиров. Капитан не знал о нашем знакомстве, а мы решили ему об этом не рассказывать, что значительно упростило мне жизнь, правда, не надолго.

Сейдбаталов, сразу же увидел в поведении старпома не только угрозу единоначалию, установившемуся порядку на судне, но и лично себе, поскольку старпом был гораздо талантливей, решительней и быстро обрел уважение экипажа. Хороший потомственный моряк, он отлично знал морское дело, был отчаянно, порою безрассудно смел, обладал здоровым чувством юмора, что, безусловно, импонирует людям морской профессии.

С его приходом на судне изменилось многое, особенно на палубе. Теперь матросам не нужно было опасаться придирок капитана к качеству работ, старпом поспевал везде и вмешательства в свои дела не допускал. Даже на мостике капитан стал появляться реже, а на вахте старпома на мостик заходил только в исключительных случаях и более пяти минут редко задерживался.

На время я забыл обо всем. Каждая вахта приносила мне новое, можно было задавать любые вопросы, старпом относился ко мне не только как к подчиненному, но и как к товарищу. Он позволял мне все делать самостоятельно, нередко сам становился на руль, и я подменял его у радара, занимался определением места, разумеется, под его бдительным оком. Он заставлял меня изучать лоции, запоминать характеристики огней и маяков, нумерацию буев и рекомендованные курсы. Его не смущало даже то, что капитан, видя все это, недовольно пыхтел, искоса поглядывая на него и меня хмурым взглядом, неоднократно делал ему замечания. Старпом отвечал просто: — Я не делаю ничего, что запрещается Уставом службы.

Против такого аргумента капитан возразить не мог и, только насупившись, складывал руки на груди и становился в позу Наполеона. Видя, что это не производит впечатления на старпома, отправлялся в каюту, громко хлопнув дверью. Иногда он подолгу вызывающе расхаживал по мостику, отменяя команды старпома на руль, провоцируя на конфликт, но Чижиков провокациям не поддавался. В этих случаях он выходил на крыло мостика с биноклем в руках и принимался, подчеркнуто внимательно, рассматривать горизонт. Если капитан продолжал задерживаться на мостике без причины, чиф начинал напевать, постепенно повышая голос. Наслаждаться его пением было невозможно, со слухом у него, мягко выражаясь, было туго, капитан этого вынести не мог, раздавался громкий стук двери, и мы со старпомом оставались на мостике одни.

— Запомни, будущий штурман, песня строить и жить помогает, — говорил он мне, выделяя слово "жить" и кивая головой для убедительности. — Супротив песни кто пойдет? Никто, потому что она от души идет. А в душу плевать никто не имеет права, и наш капитан это знает, как и то, что петь на вахте, запрета нет, впрочем, как и разрешения, а в тех случаях, когда спать хочется, даже рекомендуется. А я спать всегда хочу, потому, как в теле здоровый дух имею, полную гармонию и никаких болезней. Сие располагает к питанию обильному, после которого хочется очи сомкнуть и от мира суетного отключиться, что вахтенному штурману уставом не полагается. Как было записано в петровском уставе? — "А коли, кто на вахте уснет, безобразие сие не окриком грозным, а батогами да плетью, как на галерах, прекратить надобно". Англичане в давние времена матросов на вахте в штиль и в тумане заставляли тихонько петь. Двойная польза: сам не уснешь и соседу не дашь, да и командир сразу поймет, если замолчал — значит уснул. Так что для пользы дела петь на вахте никто не запретит. Хватит того, что на нашем флоте дурацкий