закон выдумали — на мостике кофе пить запрещают. Во всем мире на вахте горячий кофе всегда имеется, а у нас только вот этот сосуд, — он берет с полочки графин с водой. — Я что, мерин, чтобы пустую воду пить? Как медики говорят? Человек в день должен девять литров жидкости выпивать. Жидкости, а не воды. Так что давай-ка, дуй к шефу, пусть литр жидкости, настоящим кофе называемой, мне приготовит, да быстрей, а то не ровен час приму горизонтальное положение прямо здесь вопреки разуму.

Адольф Садокович действительно был не только очень здоровым, но и интересным человеком, любил многое в жизни и не стеснялся об этом говорить. Любил поесть, при этом вкусно, и сам готовил прекрасно. Повара знали об этом и всегда пребывали в страхе, опасаясь не угодить старпому, который мог недоброкачественно приготовленную пищу выкинуть за борт и заставить приготовить заново уже за счет повара. При получении продуктов он лично отправлялся в Торгмортранс, наводил шороху на складах и в холодильниках. Любил погулять, когда было возможно, мог крепко выпить. Он относился к людям, которые не могут жить, довольствуясь малым, им нужно сразу все и по возможности больше. При этом был совершенно равнодушен к деньгам, ценностям. Он, как и его друзья, Алексей Сеппен и Витя Марченков, несмотря на возраст, относился скорее к морякам старого поколения, и не случайно.

Отец Адольфа Садоковича был известным в Ленинграде капитаном, славившемся интеллигентностью, выдержанностью и тактичностью. Сын с рождения усвоил его любовь к морю и в дополнение от матери — кипучую энергию, порывистость, артистизм, тягу к риску и непредсказуемость. Вот он сидит и, кажется, дремлет, глядя вдаль, но внезапно срывается с места, запевает старую пиратскую песню и, неожиданно оборвав пение, начинает, аппетитно причмокивая языком, рассказ об истории французских вин и сыров, которую знал неплохо, и от удовольствия зажмуривает глаза. Его ноздри вдыхают невидимый аромат, он глотает слюну и вдруг, словно проснувшись, буднично спрашивает: — Слушай, а что за второе у нас на обед?

— Кажется, тушеный картофель, — неуверенно говорю я.

— К чёрту это скучное блюдо ленивой русской деревни. Зови-ка сюда шефа.

Еще не совсем проснувшийся повар осторожно входит на мостик, ожидая разноса. Старпом, не давая опомниться, сражает его вопросом: — А скажи-ка мне, голубчик, знаешь ли ты, как приготовить картофель Дофина, запеченный с молоком и сыром — Gratin dauphinois?

Лицо повара становится похожим на запеченное яблоко, нижняя челюсть отвисает в немом вопросе. Пауза затягивается.

— Я так и знал! — произносит с досадой Чижиков. — В Пярнуской "академии" вас с трудом научили отличать картофель в мундире от запеканки с томатной пастой. Но ведь ты кашеваришь уже более десятка лет. За это время пора бы уже научиться готовить фирменные блюда.

Нижняя челюсть повара захлопывается, лицо розовеет, на нем появляется что-то наподобие улыбки. Сделав глубокий вдох, он с облегчением произносит: — Так бы и сказали, что фирменное. Это мы враз. Макароны хорошие еще есть, а фарш я с вечера заготовил. Будут вам макароны по-флотски.

Чиф застывает, как статуя командора. Затем, шумно выдохнув, он вкрадчиво произносит: — Владимир Михайлович, дорогой. Я ж тебе про картошку по-французски, а ты мне итальянскою оперу про макароны лепишь. Компроне?

Повар вновь застывает, готовый упасть в обморок.

— Вот видишь, — говорит старпом, обращаясь ко мне. — Он не "копенгаген", то есть, совсем не понимает.

Я, едва сдерживая улыбку, произношу: — Честно говоря, я эту "дофину" тоже не знаю. Да еще с сыром.

Старпом картинно падает на лоцманский стул, обхватывает голову руками и стонет: — Боже мой, с кем я только связался. Эти люди так и умрут, не познав прелести французской кухни, не говоря уже о винах.

Повар обиженно выговаривает: — Пил я ваше французское. Кислятина да и только, да еще и градусов никаких.

Чиф делает вид, что падает со стула. — Владимир Михайлович, разлюбезный ты мой, ну хоть Pomme de terre Anna приготовишь?

Шеф взирает на меня с надеждой. Я случайно знаю, что картофель Анна — это картошка ломтиками, запеченная на сливочном масле в духовке, и говорю об этом повару. Тот смотрит на меня с недоверием, его смущает знакомое эстонское terre.

— Вот так, дорогой мой, — произносит Чижиков, обращаясь к шефу. — Учти, что в Таллиннской мореходке в курсантской столовой давали ассамблеи два раза в месяц, и приглашенные из лучших ресторанов повара кормили будущих капитанов такими заморскими блюдами, которые тебе, пярнускому "академику", и не снились. После завтрака придешь к нему на инструктаж, — он указывает пальцем на меня.

Повар покидает мостик, так и не поняв, шутит старпом или говорит серьезно. Когда он осторожно закрывает дверь, чиф произносит ласково: — Nаvets glaces, что означает на французском обсахаренная репа в соусе. Выйдет из него отличный повар. Вот получу свой пароход, непременно заберу его к себе. Обоняние у него превосходное, аккуратный и старательный, а остальное для его профессии лишнее. И пить его научу, неразборчивость в спиртном для поваров смерти подобно. Обещание свое Чижиков выполнит, некоторое время этот шеф даже будет плавать поваром — наставником, но со спиртным останется не в ладах.

Подобная манера разговаривать с экипажем капитану не нравилась, но мы Чижикова любили за юмор и умение найти подход к любому человеку. Я, влюбленный в своего кумира, вскоре потерял бдительность и перестал замечать недовольные взгляды в мою сторону. А если бы был внимательней, то заметил бы новое ухудшение отношения ко мне не только со стороны капитана, и основной причиной послужила моя дружба со старпомом. Как я потом понял, многие, не зная истории давнего знакомства, не верили в бескорыстность наших отношений и считали, что таким образом решил сделать карьеру. Особо недоволен был помполит, которого старпом каждый раз просил включить меня в свою группу при увольнении за границей.

— Я на это не имею права, — отмахивался он от старпома. — Инструкция строго запрещает выходить в увольнение за границей в постоянном составе группы, и вы, старпом, это знаете, — говорил замполит, искоса поглядывая на капитана, который, казалось, не проявлял никакого внимания к дискуссии.

Чижиков, изображая святую наивность, отвечал: — Я, комиссар, такой инструкции не видел. Вон и капитан ничего против не имеет. Молодежь, будущих командиров, мы обязаны воспитывать в духе патриотизма и прививать им наш советский взгляд на капиталистическую действительность, чем я в увольнении и занимаюсь.

А выходить в город за границей с Адольфом Садоковичем было интересно. Его мало интересовали магазины, за исключением продуктовых, он почти не покупал