и поскакал. Сотня выдвинулась, набирая скорость вслед за ним. Кони скакали все быстрее, и казаки, следуя примеру своего нового командира, обнажили сабли. Правый кавалерийский кулак летел вперед на ничего не ожидавших красных. Слабые пехотные звенья взяли на себя основной удар где-то посередине этого наступления, в двух верстах отсюда. Слуцкий летел вперед, прижимаясь к Отличнику. Правая рука его вспотела, сжимая шершавую рукоятку сабли.

Как горячий нож в сливочное масло, влетели разгоряченные белые сотни в ничего не ожидавших красноармейцев. С первыми лучами восхода, ослеплявшими большевиков, белые настигли позиции врагов и началась безжалостная бойня.

То и дело раздавались хриплые крики:

– Пленных не брать!

Давно Слуцкий не был в такой ожесточенной и страшной мясорубке. Впервые в жизни ему пришлось убивать своих. До этого враг всегда был чужим. Гадливое, тошнотворное чувство не покидало его. Перед ним вырос какой-то молодой, восемнадцатилетний парнишка-красноармеец, сразу видно, что из крестьян, и нацелил на него винтовку, но та заклинила. Слуцкий пришпорил коня и, стиснув зубы, снес пацану голову с плеч саблей. Та покатилась, как мяч, по пыльной, едва освещенной солнцем земле…

«Проклятье… Он же еще не жил…» – пронеслась мысль у Виктора в мозгу.

Но думать было некогда. Снова началась схватка. Лавина белых конников задавила уступавшее в количестве войско красных и уничтожила его. Через полтора часа все было кончено.

Сотни три убитых красноармейцев, в неуклюжих, распластанных позах, залитые кровью, лежали на земле. Виктор убрал саблю в ножны. Правая рука ныла и затекла от кровавой работы.

– Сотня! Стройся! – скомандовал он.

Сделали пересчет, и выяснилось, что в этом утреннем бою он потерял десять человек.

«Немного совсем для атакующей стороны, – подумал Виктор, и сам ужаснулся своему спокойствию. – Почему я не считаю этих казаков своими?»

Виктор вытащил из кармана кителя носовой платок с её инициалами и вытер струившийся по шее и лбу пот.

«А какие же мне они свои… А как же погромы… Ведь там казаки громили нас…»

И он вспомнил страшные дни погрома в Балте.

Подъехал офицер Ромашов, который вел соседнюю сотню. Рядом с ним верхом на лошади сидел православный священник.

Полный, доброго вида батюшка слез с лошади и сказал:

– Восхвалим Господа, за победу, воины Христовы!

Казаки начали один за другим снимать с себя головные уборы. Слуцкий замешкался и не снял фуражку. Батюшка внимательно посмотрел на него и заметил:

– А Вы, Ваше благородие, разве не веры православной? Почему Вы в фуражке?

Слуцкий нервно снял пропотевшую фуражку.

Молитва прошла спокойно. Батюшка напевал в голос, а солдаты крестились и шептали её слова про себя. Слуцкий же отстраненно смотрел на валявшиеся повсюду трупы.

Виктор думал, что батюшка уже закончил молитву, но он ошибся. Священник достал икону Иоанна Воина и зычно сказал:

– Славим Господа нашего, Иисуса Христа, сына Божия, за победу оружию нашему! Славим спасение наше! Великий святой Иоанн Воин покровительствовал нам на небесах во время битвы сей, и ему мы возносим благодарность и молим его и впредь молиться за успех наш и ратные победы наши!

Он передохнул и продолжил:

– Всеблагаго Бога и Царя, благоверный раб и воин явился еси, Иоанне чудодетелю, пострадав бо ради веры мужески, блаженно же скончав течение, зриши Всетворца Господа в Небесех светлейше. От Него же прием дарование чудес, страждущим человеком во всяких напастех помогаеши, укрепляеши воины в ратех, от врагов пленения, ран же и внезапных смертей и от бед лютых изымаеши. Тем же моли Владыку Христа, приснопамятне, да во всяком обстоянии сотворит нам милость и не введет нас во искушения, но спасет души наша, яко Человеколюбец.

Офицеры и солдаты начали выстраиваться в очередь, чтобы поцеловать святой лик. Виктор почувствовал, что не сможет этого сделать. Мысли вихрем пронеслись в его голове. Он понял, что сейчас все поймут, что он что-то скрывает о себе и что он на самом деле не тот, за кого себя выдает. Он поднял взгляд и увидел глаза того самого казака, который сразу ему не понравился. Виктор посмотрел на него и увидел его усмешку. Казак стоял рядом с ним. В метре от лошади Виктора. Он стоял на земле, держа своего коня под уздцы. Виктор скривил рот и перевел свой взгляд с лица казака на его потные, черные кучерявые волосы, непослушно вьющиеся по всей голове, и отчетливо услышал, как казак произнес эту страшную фразу, брошенную Виктору:

– Жид пархатый…

Виктор сжал из всех сил рукоятку сабли и начал было её вытаскивать, как вдруг его кто-то схватил его сзади. Он обернулся и увидел доброе и родное лицо Паши Блинова, сидящего на лошади. Видимо, тот уже несколько минут как подъехал и незаметно приблизился к нему.

– Вить… Поедем. Ты был молодцом!

Блинов похлопал его по плечу и поманил ехать за собой. Слуцкий провел рукой по потному, грязному лицу и, напрочь забыв о проклятом казаке, пришпорил коня. Вскоре он уже сидел с Пашей и Ромой за столом и пил самогон.

– Впервые, ребята, впервые мне пришлось убивать своих. И это шок, скажу я вам! Ну, дураки, ну, ошибаются, ну, обмануты! Но это же не повод их убивать! Надо, может, больше брать их в плен и к нам на пополнение? – рассуждал Виктор.

Блинов пил молча и как-то горько улыбался.

А Роман, наоборот, хотел выговориться:

– Вить, ты пойми, милосердие – это хорошо, но не во время войны! Ты знаешь, что красные с нашими делают? Ты видел, во что они превратили нашу страну?

Давить их надо! До последнего! Такая доброта как раз очень опасна на войне!

Блинов продул папиросу и, чиркнув спичкой, выпустил едкий дым. Он провел рукой по своей голове, по русым, коротко остриженным волосам, и заметил:

– Витя верно говорит. Своих убивать самое поганое дело. И поэтому именно гражданские войны самые жестокие. Это как ссоры в семье. Своим не прощаешь… Со своими все наиболее обострено! Но выбора нет! Да, больно! Ужасно, Витя! Это фабрика смерти… И каждый день так придется сносить им головы, стрелять в живот, косить их ряды пулеметами или взрывать гранатами. А ведь это все люди! Наши люди! Русские, православные! У них дети, семьи! А многие сами еще безусые дети… Но нет выбора. Многие наши офицеры вынуждены на них служить, а их семьи Ленин взял в заложники. Вот кому я не завидую больше всего!

Слуцкий ощутил, как слезы выступили у него на глазах.

– Паш! Это реки крови…

Рома подошел к Виктору и обнял его со всей мощью своей богатырской фигуры.

– Ну, будет тебе… Не раскисай. А то словно барышня… Ну, хватит. Споем что ли?

И Рома запел своим глубоким, красивым баритоном. Он запел какой-то старый, до боли знакомый романс. О старинном саде, о заброшенном пруде, о прекрасном танце и